— И теперь, Желтушный, мне ничего не остается, как сказать своим родным, что во всем виноват один ты. Ты преследовал меня. Сбил с толку. Обманул. Изнасиловал. А потом я уже подчинялась тебе из страха. И ребенок… Ребенок, которого я ношу, твой ребенок.
Слова Деспы падали тяжело, как камни. И больно били по мне. На тополя налетел ветер. Раскачал их. Зазвенели серебряные листья. Как маленькие колокольчики. Луна, с ее круглым и желтым, как у Урумы, лицом, нахмурилась. Я покорно согласился:
— Ладно, Деспа. Говори, раз ничего другого не остается. Говори, что хочешь. И кому хочешь.
У нее снова заблестели глаза.
— А ты во всем признаешься? Признаешься, что это твой ребенок, а? И женишься на мне, да? И будешь меня любить, да?
Я не хотел отнимать у нее жалкой и невеселой радости по поводу одержанной победы. Но когда увидел ее раскрытые объятия, по-куриному вытянутую шею и ищущие поцелуя губы, поспешил рассеять ее иллюзии:
— Нет, Деспа, я ни в чем не буду признаваться, даже если меня насадят на вертел и станут живьем поджаривать на медленном огне. Я не могу и не хочу врать. А что до женитьбы… Ну, посуди сама! Разве похож я на жениха?
Над верхушками тополей, облитых, как и мы, лунным светом, пронеслась стайка ночных птиц. В траве зажглись огоньки светлячков.
— А!.. Я знаю!.. Знаю, почему ты не хочешь жениться на мне.
— Что ты знаешь?
— Ты, Желтушный, не любишь меня. Что ж, я понимаю. За что меня любить? У меня кожа черная и блестит, как дно у чугунка. А теперь я еще и беременная.
Некоторое время она сидела, сгорбившись, совершенно, казалось, подавленная свалившимся на нее горем. Потом выпрямилась, на лице ее снова появилось надменное выражение, и в голосе сквозило презрение:
— Нет, Желтушный, тебе нечего бояться. Я передумала. Я не буду сваливать вину на тебя. А то еще, чего доброго, вся слобода подымет меня на смех. Пойдут разговоры: «Деспа спала с кривобоким. С колченогим. На нее никто и смотреть не хотел. Больно уж безобразна. И чересчур уже черна… Вот и стала спать с кем попало».
— И что дальше? Ты ведь не сможешь долго скрывать свою беременность.
В ее словах прозвучали решимость, угроза и ненависть:
— А вот увидишь…
Она пошла к дому. Следом отправился и я. Луна скользила теперь позади тополиных верхушек. Ворота распахнулись. Во двор въехала телега, в которой сидели братья Арэпаши, а за нею жнейка. Госпожа Арэпаш позвала нас к столу. Позвала и Деспу. Деспа пришла. Я взглянул на нее, обеспокоенный угрозой, прозвучавшей в ее словах: «А вот увидишь». Вглядевшись, я перестал тревожиться. Черные, как деготь, глаза смуглянки были спокойны. Таким же спокойным было и лицо. Мы уселись ужинать на завалинку. Принялись за еду. Мамалыга обжигала язык. Брынза была соленой и острой.
Деспа обвела всех долгим взглядом. Казалось, ей было жалко нас. Потом лицо ее прояснилось. Она даже засмеялась. И сказала:
— Мне хочется есть. Никогда так не хотелось есть, как сегодня.
— Ешь, голубушка, ешь досыта. Слава богу, еды у нас хватает! — обрадовалась госпожа Арэпаш. — Еды у нас столько, что и другим можем подать.
Деспа понимающе взглянула на меня и проговорила с набитым ртом:
— Конечно, можем. И подаем — не день, не два, а уже больше года.
— Деспа! Как тебе не стыдно!
— А чего мне стыдиться, мама?
— Ничего страшного, — сказал я, — не стоит ссориться из-за такой мелочи. От Деспы мне приходилось выслушивать кое-что и похуже.
— Дарие, голубчик, ты уж прости ее. Деспа еще ребенок.
Однорукий изумленно воззрился на Деспу:
— Что это с тобой, Деспа? Ты ешь, будто под страхом смерти.
Смуглянка рассмеялась. Рассмеялась и сказала:
— Ем, потому что проголодалась. А насчет смерти, братец, можешь запомнить — я смерти не боюсь.
— Черта с два! — заявил однорукий. — Все люди боятся смерти. Почему бы тебе быть не такой, как другие?
— А вот потому, — ответила Деспа.
Она встала. Один из братьев убрал со стола. Мы достали сигареты и закурили.
Из дома вышла Деспа. В руках у нее был мешочек, в котором лежал продолговатый предмет, завернутый в газету. Мать спросила:
— Куда это ты, Деспа?
— В сад. Хочу собрать черешни. Я видела, на ветках еще остались черные, перезрелые ягоды.
— Неужели ты собираешься лезть на черешню теперь, среди ночи?
— А что тут такого? Сейчас луна. А мне захотелось поесть черешни, хоть немножко.
— Тогда принеси и нам. Полакомимся…
Деспа не ответила. Не повернула головы. Горделиво выпрямившись, прошла мимо и исчезла среди деревьев, потонувших в голубоватом тумане лунного света.