— Я погорел, — прошептал мне Филипаке Арэпаш. — Дружище, я погорел. Если я спишу, он меня застукает. Я погорел. Я думал, он даст нам какой-нибудь грамматический разбор. А теперь я погорел.
— Ничего, справишься. Не бойся. Ты прекрасно справишься.
Учитель снова постучал пальцем по кафедре.
— Силенциум…
Когда класс утих, он добавил:
— Бояться нечего. К таким верзилам, как вы, у кого и в помыслах нет стать учителями, я отношусь снисходительно. Я ведь прекрасно понимаю, что вы вовсе не стремитесь стать великими учеными. Я знаю — вам хочется получить документ, чтобы жить чуть-чуть полегче. К тому же, если вам не удастся блеснуть в письменной работе, у вас останется еще возможность побеседовать со мной на устном экзамене… Устный экзамен будет решающим.
Он раздал нам по листу бумаги; на каждом в углу стояла гимназическая печать и его подпись. Потом подбодрил нас:
— Начинайте. Начинайте и работайте спокойно, не спеша. Поспешишь — людей насмешишь. Времени у вас достаточно.
Он достал из кармана книжечку и, поправив на своем утином носу очки, углубился в чтение.
Я разложил на парте бумагу. Опробовал перо. «Теперь, — сказал я себе, — нужно собраться с мыслями и сосредоточиться». Но не успел я собраться с мыслями, как однорукий вдруг сильно толкнул меня в бок здоровой рукой. Когда я повернулся к нему, он шепотом спросил:
— Ты почему не начинаешь? Разве в твоей жизни не случалось ничего необыкновенного? Мне кажется, когда ты начнешь писать, то и я, глядя на тебя, разойдусь.
Мне трудно было сказать ему правду. Мы ведь только что познакомились. Да я и не смог бы сказать ему правду, даже если бы мы были старыми знакомыми и друзьями. Поэтому я ответил:
— Нет, Филипаке. До сих пор, слава богу, со мной ничего такого не случалось. А с тобой?
— Со мной случалось всякое. Только я не знаю, что выбрать и как начать. До сих пор мне даже открытки самому писать не приходилось.
Он потряс своим уродливым, почерневшим обрубком. Я счел уместным дать ему совет:
— Напиши, как ты потерял руку.
Он помрачнел. Это воспоминание было ему неприятно. Некоторое время он раздумывал. Потом перестал дуться и выдавил из себя некое подобие улыбки.
— Бедная моя рука… Я потерял ее три года назад, на молотьбе. Попала в молотилку. Ее туда втянуло и оторвало. Боль — адская. Думал, глаза лопнут. Но мне повезло. Раздробленную руку отрезали в больнице, и я остался жив. Жить и с одной рукой можно.
— Вот и расскажи про все это и постарайся писать как можно понятнее, по возможности, без грамматических ошибок.
— Ты думаешь, у меня получится?
— А почему бы нет? Попытайся. Попытка не пытка.
Мне сочинение не представлялось трудной задачей. В моей памяти хранилось много событий, одно чудней другого. Я решил изложить несколько наиболее невинных воспоминаний. Так как, не зная моих замыслов, никто мне не улыбнулся, я улыбнулся себе сам; сосредоточившись и обмакнув перо в чернила, я склонился над бумагой. Из-за неловкой позы тело мучительно заныло. Голова запылала в жару. Лицо исказилось. В глазах появился блеск, — и с той секунды, как я начал писать, вплоть до того момента, когда все четыре страницы оказались исписаны мелким, но четким почерком, окружающий мир перестал для меня существовать. Напрягая и подстегивая свой мозг, сжато, сухо, в резких и грубоватых выражениях я поведал об одной истории, случившейся со мной во времена немецкой оккупации.
Кончив, я взглянул на однорукого. Его страх прошел. Он торопливо писал левой рукой. И, казалось, был счастлив.
Подписавшись под своим сочинением, я подошел к кафедре и вручил работу учителю. Тот положил ее в портфель.
Выйдя на школьный двор, я принялся расхаживать вдоль стен. Чуть не задохнулся от зловония, которое исходило от уборных. К горлу подступила тошнота. Я закурил сигарету, после чего вонь показалась мне не столь нестерпимой.
Вскоре следом за мной вышел и Филипаке Арэпаш. Он был весь в поту, словно выкопал в одиночку целый колодец.
— Черт бы побрал это сочинение, дружище! Мне было бы легче с одной рукой валить лес, орудуя пилой и топором, чем написать эти две страницы.
— Довольно сравнений. Расскажи лучше, как получился рассказ?
— Немного путаный. Вся надежда на снисходительность Туртулэ. Если с письменной работой все обойдется, то уж устный-то экзамен я наверняка сдам и переходной балл будет обеспечен.
Солнце стояло в самом зените. Во дворе, покрытом щебнем и пылью, воздух раскалился до предела. Однорукий вытирал с лица пот то здоровой рукой, то увечным почерневшим обрубком.