Качаясь на волнах, трудно занять свой ум, и я попробовал размышлять над тем, почему мне так нравятся лошади и почему я так влюблен в прозрачные воды рек и бескрайнюю безбрежность морей.
Вокруг меня прыгали серебристые, дымчатые и рыжеватые дельфины с продолговатым жирным телом, с большими круглыми бесстрастными глазами. Иногда они подплывали так близко, что едва не задевали меня хвостами. Их веселые игры отвлекли меня от моих неотступных, мучительных видений. Я покачал головой. Встряхнулся. Перевернулся на живот и быстро поплыл к берегу. Растянувшись на песке, я вновь вернулся к действительности. Но не вполне. Привстав на колени, я жадно смотрел на чудесных лошадей татарина Селима Решита — густошерстых, низкорослых и быстроногих. И чем больше я на них смотрел, тем больше не мог наглядеться. Почему все-таки мне так нравились лошади?
— Как почему? Неужели об этом еще надо спрашивать, Дарие? Лошади нравятся тебе потому, что, когда ты верхом, ты, несмотря на свое увечье, чувствуешь себя здоровым человеком, ловким и быстрым, как сокол.
— Пусть так. Но почему мне нравятся воды рек, озер и морей?
Мной овладел беспричинный смех. И сквозь смех я услышал мой другой, внутренний голос, о котором знал лишь я один:
— Воды речек и воды озер, воды больших рек и воды морей нравятся тебе, Дарие, потому, что в воде ты, калека, перестаешь стесняться своего уродства. В воде твои движения вновь обретают резвость и проворство. Исчезает тоска. Вместо нее тобой овладевает тихая радость жизни, и тогда все твое искривленное, худое, уродливое и безобразное тело поет как очарованная скрипка…
— Скрипка!.. Я и скрипка!.. Да еще очарованная…