— Так я загляну еще.
Я взглянул на них. И почувствовал, что стоит мне посмотреть на них еще раз, как я расплачусь. Шепотом сказал:
— Девушки! Я хотел бы умереть. Сейчас. Сию минуту.
— Дурачок! Человек не может умереть, когда захочет. Умирает, только когда придет срок. И потом… Что это тебе взбрело на ум умирать сию минуту? Умрешь, когда придет срок.
— И все же… Все же мне так хотелось бы умереть сейчас. Именно сейчас.
— Повремени. Отложи на потом. На самый поздний срок, ладно? На самый поздний срок.
Они подставили мне свои пухлые губы. Я поцеловал сначала Бибину. Потом Маргиоалу.
Глухой дед спал на завалинке, все так же свернувшись калачиком.
На долгом пути до дома Арэпашей я встретил солнце. Посмотрел на него. Оно тоже взглянуло на меня. С тех пор как мы были знакомы, оно, вставая, всегда заставало меня на ногах, ковыляющим по тропинкам и дорожкам.
Солнце не задало мне никакого вопроса. И я ничего не сказал ему. Я продолжал путь; теперь мне стали встречаться купцы и мелкие торговцы, спешившие открывать свои лавки. Встречались мне и молочницы и зеленщики, торопившиеся со своим товаром на рынок. С некоторыми я был знаком и здоровался. С другими нет. Наконец, порядком устав, добрался я до дому Арэпашей. Бесстрашно вошел во двор, хотя Корноухий не был привязан. Собака бросилась мне навстречу, залаяла, но укусить не посмела. Хозяева уже давно проснулись. Госпожа Арэпаш успела побрызгать и подмести двор и теперь сыпала курам из решета кукурузные зерна. Ее здоровые сыновья уже успели запрячь в телегу волов и еще до восхода солнца уехали косить луг. Однорукий, голый по пояс, умывался перед домом. Подносил к губам кружку, набирал в рот воды, ставил кружку на лавку, выпускал воду изо рта в ладонь и тер лицо, шею и свой почерневший обрубок. Он встретил меня насмешками:
— Ты подвел меня, дружище. В первую же ночь. Так делать не годится. Мне пришлось искать для выпивки других знакомых. Интересно, где это и с кем ты пропадал? Почему не вернулся пораньше?
— Я хотел вернуться пораньше, да встретил вдруг одного знакомого — Добрикэ Тунсу из Балача. Перед войной мы вместе с ним ходили в учениках у господина Моцату, владельца дубильной мастерской. Слово за слово — и заболтались, как водится меж старыми знакомыми после долгой разлуки. Сейчас у него завелись большие деньги. Он и затащил меня к Сотиру. Там мы ели и пили как баре — до отвала.
— Да, у грека кормят и поят неплохо.
— Неплохо? Это не то слово, Филипаке. У Сотира кормят много лучше, чем просто «неплохо».
Мимо нас, шаркая туфлями, прошла госпожа Арэпаш. Однорукий вдруг присвистнул от удивления, широко раскрыл глаза и придвинулся ко мне поближе. Покачал головой. И сказал с укоризной:
— А гвоздика? Гвоздика в петлице тоже от старого приятеля из Балача?
Захваченный врасплох, я смутился, выдернул гвоздику из петлицы и смял в кулаке. Почувствовал, как стали потными пальцы.
— Мне приколола ее в ресторане одна черноокая цыганка-цветочница, — соврал я. — Пристала со своими цветами — никак не мог отвязаться. Сам небось знаешь, какие они. Пристанут — не отвяжешься.
Однорукий, возмущенный моим недоверием, надулся и взглянул на меня с презрением.
— Можешь дурачить кого другого, дружище. Твой друг Филипаке не так глуп, как ты думаешь. У него только одна рука, но он не дурак. Филипаке не зря столько времени живет на свете. Он знает все тайны и все закоулки этого города…
— Я и не сомневаюсь…
— Сомневаешься ты или нет, меня мало тревожит, дружище. Но не берись со мной спорить.
— Не буду, Филипаке.
Он засмеялся. Глаза его посветлели. Лицо снова стало добрым.
— Ты провел ночь с сестрами Скутельнику, портнихами. Браво! Я, ей-богу, рад. Я рад потому, что обе толстушки, как поется в песне:
Вот шельмец! Прямо в точку! Теперь уже не имело никакого смысла таиться. И я сознался:
— Это правда. Но как ты догадался?
— По гвоздике, дружище. Только по гвоздике. У них так заведено. Всякий, кто проводит ночь у сестер Скутельнику, уходит от них утром с гвоздикой в петлице. Послушай, а ты знал их раньше?
— Нет. Когда мы расстались с Добрикэ Тунсу, мне не спалось. Я брел по улице куда глаза глядят, чтобы размяться и проветриться.
— Перепил?
— Перепил. Так вот, они сидели у ворот на лавке. Увидели меня и приняли за кого-то другого. Не знаю, что их дернуло позвать меня. Делать мне было нечего, вот я и разговорился с ними. А потом…