Лукас запустил руку в волосы Августа, царапая ногтями его голову так, что тот зажмурился, как кошка. Ему никогда не нравились прикосновения, но он не мог насытиться руками Лукаса.
— Почему бы тебе просто не прочитать книгу по кодированию и не стать мастером взлома за один день? — спросил Лукас. — Тогда ты будешь говорить на ее языке.
Август улыбнулся.
— В моей голове итак не хватает места. К тому же, я до сих пор не разобрался со всем этим языком любви. Это сбивает с толку. И это говорит человек, который научился говорить по-русски за неделю.
Сердцебиение Лукаса ускорилось под ухом Августа.
— Тебе не нужно напрягаться по поводу моего языка любви, каким бы он ни был. Ты, кажется, свободно говоришь на моем.
Август решительно покачал головой.
— А вот и нет. В этом-то и проблема. Я не такой, как Адам или Аттикус. Мой аутизм не позволяет мне улавливать контекстные подсказки, как это делают они. Вот почему люди считают меня... странным. Мне нужна книга, руководство, справочник. Я не хочу облажаться.
— Ты не облажаешься, — заверил его Лукас. — Я... я никогда в жизни не чувствовал себя так комфортно, как рядом с тобой. Ты знаешь, каково это – жить в постоянном страхе прикоснуться к людям? Это изнуряет. С тобой мне не нужно бояться. Здесь нет глубоких, темных секретов.
Август поцеловал Лукаса в грудь.
— Я просто хочу сделать тебя счастливым.
— Почему? — спросил Лукас.
Август нахмурился от резкого вопроса.
— Что?
— Почему ты так беспокоишься о том, чтобы все испортить? Психопаты не могут любить, не могут образовывать любовные связи. Разве ты не забудешь меня в конце концов или не станешь равнодушным?
Август ненавидел странный приступ страха, который пронесся в нем при этой мысли. В словах не было злого умысла, скорее академическое любопытство с оттенком тревоги.
Тем не менее, мысль о потере Лукаса была чем-то, что Август не мог оценить.
— Я бы никогда не забыл тебя. И уж точно не стал бы равнодушным. Я провел с тобой всего несколько дней, и при мысли о том, что мы не будем видеться каждый день... Мне становится трудно дышать. — Август тяжело сглотнул, крепче сжав Лукаса. — Ты не можешь уйти.
Лукас тяжело вздохнул, а затем поцеловал Августа в макушку.
— Я не уйду.
— Никогда, — напрямик сказал Август.
Еще один поцелуй приземлился на его голову.
— Я здесь.
Между ними надолго воцарилось молчание, после чего Лукас спросил:
— Ты действительно выучил русский язык за неделю?
— Я научился говорить на нем за неделю. На освоение письменной и разговорной речи у меня ушел почти месяц.
Наступила еще более долгая пауза, и Лукас спросил
— Почему русский?
Август пожал плечами.
— Когда мне было девять лет, я стал одержим Толстым. Я хотел читать его произведения на родном языке.
— Ты хотел читать Толстого в девять лет? — сказал Лукас с удивлением в голосе.
— Я уже читал Толстого. Я хотел прочитать его снова, на русском.
Лукас фыркнул.
— Подожди? Разве Толстой не писал на английском?
Август улыбнулся и посмотрел на Лукаса. Было так приятно разговаривать с кем-то, кто заботится о таких вещах.
— Да. Толстой был полиглотом, как и я. Помимо русского, он говорил на английском, французском и немецком. Он мог читать на дюжине других языков. Я просто зациклился на этой мысли, что должен прочитать его книги на русском. Иногда я зацикливаюсь и не могу отпустить эти мысли, пока не сделаю это. Так что... русский.
— Поэтому у тебя учёная степень по русской литературе?
Август улыбнулся.
— Нет. Я получил степень по русской литературе, потому что мой отец сказал, что мне нужно выглядеть более разносторонним. Чтобы выглядеть так, будто у меня есть интересы за пределами естественных наук.
На этот раз Лукас хмыкнул.
— Значит, ты решил, что будешь просто специализироваться на русской литературе. Ты не мог взять, например, курсы по кино или что-то в этом роде?
Август пожал плечами, положив руку Лукаса обратно себе на голову, надеясь, что тот поймет послание.
— Я говорил по-русски. Выбор сделать было легко.
Его веки дрогнули, когда Лукас снова начал перебирать пальцами его волосы.
— Тебя на самом деле приняли в MENSA[6], когда тебе было шесть лет?
Август замялся, прежде чем ответить:
— Нет.
Пальцы Лукаса замерли.
— Нет?
Август вздохнул.
— Нет. Мне было четыре. Мой отец сказал людям, что мне было шесть.
Лукас замедлил пальцы.
— Почему? Разве в четыре года это не было бы более впечатляющим?
— Это длинная, запутанная история, большую часть которой не мне рассказывать.
Лукас снова вернулся к перебиранию волос на голове Августа.
— У меня есть время. Расскажешь мне, что сможешь?
Август колебался лишь мгновение.
— Мой отец во многом похож на меня. Он был из... нестабильной семьи. Только, когда они узнали, что он одарен, они привлекли репетиторов для его домашнего обучения, заперли отца от друзей и братьев, чтобы он не отвлекался от учебы, использовали его, чтобы произвести впечатление на своих богатых друзей. Он учился в колледже в Шотландии, когда они умерли. Ему было четырнадцать лет.
Лукас прижался ближе.
— Какое отношение это имеет к твоему возрасту?
— Томас получил докторскую степень еще подростком. Он был одержим психологией, как и ты. Когда он встретил женщину, проводившую революционные исследования социопатов, он захотел проверить ее теории, хотел знать, есть ли способ... исправить таких людей, как я. Но знал, что для этого ему придется полностью контролировать наше окружение, как это делала она, и ни один наблюдательный совет не даст добро на такое исследование. И он не хотел, чтобы мы чувствовали, что растем как настоящие научные проекты. Он хотел, чтобы мы чувствовали... поддержку, чтобы у нас была привязанность, которой он никогда не получал.
— Разумно, — сказал Лукас, хотя его тон был нерешительным, как будто это не совсем понятно.
— Как ты понимаешь, ни одно агентство по усыновлению не собиралось отдавать кучу поврежденных детей человеку, который сам был едва ли больше, чем ребенок. Поэтому он пошел на это более теневыми путями. Его деньги позволили отцу получить доступ к людям, которые были заинтересованы в его исследованиях и которым также не нравился надзор со стороны комитета. Дети постоянно исчезают из системы. Отец помог нам снова появиться без вопросов.
— Итак, сколько тебе лет на самом деле?
Август пожал плечами.
— Тридцать, я думаю. Может быть, тридцать один. Я никогда не знал свой настоящий день рождения.
— Ты помнишь что-нибудь о своей семье?
Август кивнул.
— Проклятие эйдетической памяти. Я помню все. Моя мама была... очень больна. У нее была шизофрения. Она считала меня каким-то сверхъестественным существом, потому что я был слишком развит для своего возраста.
— Она не принимала лекарств?
Август провел пальцем по животу Лукаса.
— Думаю, да. Она и в самом деле боялась меня. Это было очевидно. Она чувствовала себя плохо из-за этого. Она не хотела причинить мне боль. Она просто боялась меня. Она давала мне книги и еду, лампу для чтения, но кроме этого, она старалась забыть о моем существовании. Иногда я слышал ее рыдания за своей дверью.
— Как ты можешь так спокойно говорить об этом? Это даже звучит ужасно.
Август улыбнулся, услышав страдание в голосе Лукаса.
— С точки зрения психиатра, я уверен, что если бы Томас не вмешался, я был бы по другую сторону одного из твоих расследований. Но я никогда не грустил и не боялся. Я испытывал недосып, усталость от чтения одного и того же снова и снова. Устал быть грязным. Но тишина на самом деле была приятной по сравнению со всеми видами и звуками, с которыми я имею дело сегодня.
— И все же...
— К тому времени, когда она бросила меня в ту комнату, я уже умел говорить и читать. Мне едва исполнилось два года. Я представляю, что для такой больной женщины, как она, это было ужасно. Она сделала все, что могла.