У Барбера возникло стойкое ощущение, что его пытаются запутать, но он нашел в себе твердость вернуться к главному вопросу.
— Почему бороться с кобольдами — пустая трата времени? Они могут причинить бедствия, если их не остановить, разве нет?
Существо закрыло два из его трех глаз.
— Большие бедствия, — охотно согласилось оно. — Они превратят страну в руины. Либо полностью уничтожат ее. Смотря какой вариант тебе по душе. Главное, не ошибись в выборе.
— И что же, никто не сможет помешать им?
— Это неизбежная переходная стадия, перед тем как создать что-то лучшее. Если бы твой ум был полноценным, ты понял бы, что кобольдам суждено уничтожить старый прогнивший порядок.
— О каком прогнившем порядке идет речь?
— Ты продолжаешь гнуть свою линию, да? Ну что же, хорошо. Тогда скажи, существует ли совершенство?
— Ну-у-у, — протянул Барбер с сомнением. — Если в теории, то, я так полагаю, в некотором смысле…
— Или вещь существует, или ее нет. Если она существует в каком-то смысле, значит, она существует во всех смыслах… Вот, например, ты. Не просто смертный немаленького роста, но еще и горбатый смертный…
— Не отвлекайся, — сказал Барбер.
— Хорошо. Если совершенство существует, то, очевидно, оно стоит того, чтобы за него бороться, верно?
— С этим я совершенно согласен.
— Прекрасно. Теперь я уверен, что ты признаешь и тот факт, что Оберон не является совершенным. Он постоянно ссорится со своей женой и водит фей в свою опочивальню.
— Я полагаю, это едва ли можно назвать совершенством.
— Ага! И поскольку к совершенству стоит стремиться, то за Оберона, при всем его несовершенстве, бороться не стоит. Он испорченный, и место ему на помойке. Квод эрат дэмонстрандум. Что и требовалось доказать.
— Ну, а кобольды представляют собой совершенство?
— Ничуть не большее, чем Оберон. Они превосходят подданных Оберона численностью, тысяча к одному. Но даже если взять количество их совершенства, приходящееся на одного отдельно взятого индивидуума, и сложить в общую массу, это все равно окажется недостаточным. Улавливаешь?
— Послушайте, — с некоторым раздражением произнес Барбер. — Я мог бы стоять здесь с вами и мудрствовать хоть целую ночь, но лично у меня есть работа. Так в какой стороне Кобольдские холмы?
— Значит, ты признаешь, что я прав?
— Я готов признать что угодно, если окажусь на верном пути.
— Тогда, — спокойно сказало перевернутое существо, — признавая, что я прав, ты невольно признаешь, что ты не прав. Поэтому тебе лучше не ходить к кобольдам.
— И, тем не менее, я иду. Так в какую сторону?
Оставшийся глаз лениво закрылся, и голос перешел в бормотание.
— В любую, какая тебе больше нравится… или… возможно, в обе. Да, точно… тебе лучше идти в обе стороны.
Барбер отвернулся и решительно направился влево, поскольку вправо взял в предыдущий раз. Он не знал, что из этого выйдет, но подумал, что самым верным решением будет делать полностью противоположное тому, что успешно проделано прежде. В этом направлении дорожка тянулась прямо и просматривалась вперед достаточно далеко, хотя, когда он обернулся, развилку не было видно, и это только добавляло запутанности к происходящему. Вскоре с небольшим уклоном дорожка пошла вниз, Барбер спустился и… опять очутился на развилке, в центре которой красовалась клумба, а рядом, перед цветами, — существо, стоявшее на голове.
— Я же говорю тебе, это бессмысленно, — заметил трехглазый, когда Барбер подошел к нему. — На самом деле ты не хочешь идти к Кобольдским холмам.
— Еще как хочу. Я выбрал неправильную дорожку в прошлый раз, и вы тут ни при чем, так что теперь я пойду в другую сторону.
И Барбер решительно шагнул вправо.
Два из трех зеленых глаз открылись.
— Обожди. Со своей стороны считаю честным предупредить тебя, мой друг, что, если ты пойдешь направо, то все равно вернешься сюда. Но только путь будет гораздо длиннее и утомительнее. Лучше пойди налево. Ты хотя бы быстрее вернешься сюда.
Барбер оставил без внимания его слова и без колебаний направился по правой дорожке. Пройдя некоторое расстояние, он вынужден был признать, что трехглазый оказался прав. Идти действительно было гораздо тяжелее. Дорожка резко пошла вверх. Он запнулся о камень и глянул назад — вместо травянистой местности, по которой только что поднимался, увидел почти голую поверхность с чахлыми редкими пучками желтоватой растительности, а над ней — зубчатые скалы. Ничего не оставалось, кроме как идти дальше. Живую изгородь будто подменили: плотные кусты стали намного выше, достигая по меньшей мере двадцати футов, и не оставляли никакой надежды пробраться сквозь них. Поворотов тоже не было, только небольшие изгибы, на одном из которых Барбер чем-то оцарапал тыльную сторону ладони. Глядя на выступившие капельки крови, он заметил, что у здешних кустов росли шипы.