Барбер стоял, опираясь одной рукой на ствол тополя. Наблюдая за стрекозами, он понял, что и сам хочет есть. Когда стрекозы полетели в противоположных направлениях, зрачки Барбера вдруг разъехались в стороны, каждый глаз следил за своим насекомым, а голод стал просто зверским.
Черт, он дошел до готовности сожрать стрекоз! «Ниспровержения», которыми грозила Титания, определенно коснулись не только его тела, но и разума.
«Не мешало бы немного охладиться. Возможно, вода приведет в порядок мысли». — решил Барбер.
Он посмотрел на строй прибрежных тополей, и, хотя вокруг никого не было, разделся с неловкой поспешностью.
Корни одного из тополей торчали из-под земли, образуя бугорок на краю заводи. Барбер поднялся на него, на мгновенье согнулся, приняв нужное положение, глубоко вздохнул и нырнул.
Ни единого всплеска. О том, что он уже под водой, он понял, когда открыл глаза. Тут же вспыхнула мысль, что это самое странное купание и самая странная вода, в какой он когда-либо плавал. Совершенно не было ощущения влаги. Под ним простиралось пятнистое желто-коричневое дно, различимое гораздо лучше, чем сверху. Он, можно сказать, почти парил в гидросфере, как в одном из тех фрейдовских снов о полетах без крыльев.
Он сделал сильный гребок, желая отплыть подальше от берега. Стремительность движения ошеломила его — он пролетел вперед с такой пугающей скоростью, что, остановившись, на какое-то время удивленно завис в водной толще.
Затем он понял, что находится под водой уже слишком долго и должен испытывать недостаток воздуха, однако его легкие ни в малейшей степени не протестовали. В данный момент он ощущал себя как никогда прекрасно.
Барбер опробовал еще один мощный гребок, и дно помчалось навстречу, как будто он выпал из окна небоскреба. Не сумев славировать, он ударился об него и, покатившись кубарем, поднял тучи мелкого песка, вообще перестав что-либо видеть. Пока песок вихрился вокруг, медленно опускаясь на дно, Барбер поднялся и ощупал себя.
Казалось, все кости целы. Встав на цыпочки, он слегка оттолкнулся и обнаружил, что у него начинает получаться: он парил в этом странном полете без крыльев, и как будто сама среда держала его. Со стороны, может, это выглядело не слишком изящно, однако получалось легко.
Серебристый смех долетел откуда-то сверху, справа и сзади. Барбер повернулся на голос.
— Кайя! — воскликнул он.
Тоненькая рыжеволосая девушка легко плыла в двадцати футах от него. Она сделала легкое движение и заскользила навстречу.
— Прости, старичок, — проворковала она, очутившись рядом. — Меня зовут Кола. Или Арвикола, если хочешь быть официальным, но я думаю, что ты не из таких. Уж слишком потешно плаваешь.
Даже говорила она так же, как Кайя, но Барбера задело ее язвительное замечание. Меньше всего он хотел казаться смешным.
— А что, разве я не так плаваю?
— Для лягушки твоего возраста? О, так же изящно, как тонущий жук.
Барбер нахмурил брови. Кайя всегда смеялась точно так же, иронично, как будто в жизни нет ничего, что стоит воспринимать всерьез.
— Ты сказала — лягушка?
— Да, лягушонок, — она снова рассмеялась.
Барбер осмотрел себя.
— Еще никогда не доводилось слышать о лягушке с волосами на груди, — рассудительно заметил он.
— Улет! — насмешливо вставила она бульварное словечко, но ее тон снова стал благовоспитанным: — Вы, лягушата, не очень умные, правда? Впрочем, неудивительно для тех, кто вылупляется из икры.
Барбер оставался добродушным.
— Ну ладно, если я лягушка, тогда ты тритон.
Ее большие зеленые глаза округлились.
— Я бы попросила тебя быть повежливее. Все-таки мы, водяные полевки, принадлежим к существам более высокого порядка… Еще скажи, что ты этого не знаешь!
— Знаю. И я предполагаю, что в прошлой жизни ты была баронессой. Разве это необычно для водяной крысы?
Ее глаза еще больше округлились, демонстрируя возмущение.
— Слушай, — сказала она, — я не понимаю, зачем я должна оставаться здесь и выслушивать оскорбления. Плыви куда хочешь. Но если ты еще раз назовешь меня водяной крысой…
— Прости, — с сожалением ответил Барбер. — Я не хотел оскорблять тебя. Я просто продолжил твою шутку о лягушках и… э-э, полевках.