Лед. Это была последняя и самая трудная из задач — он никак не мог понять, что делать с этим окаянным ледником. Не было никакого способа разрушить его. Не было даже палочки, которой пришлось заткнуть дыру, порождающую орлиные яйца.
Купол хранил ледяное молчание и оставался таким же безразличным, как смерть.
Не зря у Данте последний и самый ужасный из кругов ада был кругом ледяным. Неудивительно, что Оберон считает это место обителью самого совершенного и смертельно опасного врага. Барбер начал ощущать безысходность от осознания полнейшей бесполезности всех своих стараний. Никогда до сих пор он не испытывал ничего подобного. Он предпочел бы еще хоть дюжину раз встретиться с хитроумными кобольдами, с предательским насилием пиявок или даже выдержать бой с бесконечными стаями двуглавых орлов. Все это казалось сущей ерундой по сравнению с этой, похожей на стекло, преградой.
Дождаться утра и солнца, которое растопит лед? До восхода оставалось немного времени, луна бледнела, и звезды сияли не так ярко. Но нет, вряд ли тут можно рассчитывать на простую удачу.
Холодный купол как будто сливался с землей, а сухая трава служила ему оправой, и Барберу казалось, что перед ним вовсе не лед, а какое-то невообразимое вещество, и оно не растает на солнце. Его зубы стучали от холода. Возможно, самый естественный способ проникнуть внутрь — это разбить купол. Он подошел к гладкой поверхности, выбрал наугад место и взмахнул мечом. Удар оставил глубокий след. С каждым последующим ударом отваливались куски все больше и больше. Лед оказался на удивление податливым и одновременно хрупким. Оценив проделанную работу, Барбер немного передохнул и начал бить снова, надеясь прорубить дыру. Он почувствовал, что начинает согреваться.
По мере того как от купола откалывались искрящиеся осколки, становилось понятно, что лед неоднороден по структуре.
Большая, неправильной формы глыба внутри, к которой Барбер пробивался, не поддавалась лезвию меча, в то время как с ее поверхности, крошась и треща, отваливались приличные куски. По мере того как меч пробирался к несокрушимой цельной глыбе, становилось понятно, что она имела размеры примерно с самого Барбера и была похожа на что-то вроде незаконченной скульптуры.
Крошащийся лед отваливался огромными кусками, откатывался от глыбы, освобождая доступ к фигуре, которая теперь словно горельефом выделялась из пробитой дыры, став похожей на облепленного снегом человека. Или, вернее было бы сказать, на ледяного человека, внушительного роста с тяжелой булавой на плече.
И вдруг эта фигура пришла в движение. Медленно, со скрипом задвигалась, освобождая себя из ледяного плена.
Барбер отшатнулся в испуге, его ноги заскользили по осколкам льда. Меч был бессилен против этой глыбы, да и палочка далеко.
Но изваяние, по-видимому, не имело агрессивных намерений. Сделав шаг, оно замерло в неподвижности, заняв прежнюю позу. Свет звезд замерцал на струях воды, полившейся из какого-то невидимого источника. Растекаясь по всему телу ледяного гиганта, она тут же замерзала, и уже через минуту или две труд Барбера был уничтожен: плотный и гладкий лед снова обволок фигуру. Повеяло холодом.
Барбер шагнул вперед и снова начал рубить лед. С этой стороны тот поддавался с такой же легкостью, и Барберу вновь почти удалось освободить фигуру гиганта с булавой. Но снова потекла вода и начала смерзаться, затягивая пробитый во льду проход.
Барбер приблизился и дотронулся рукой. Лед оказался настолько холодным, что обжег руку, как будто это был не лед, а соль. Барбер отпрянул, морщась от боли, и затряс рукой, с которой закапали талые капли. Несколько брызг упали на цветок розы в его петлице. Со слабым шипящим звуком капли превратились в пар.
Барбер осмотрел себя и заметил, что концы его рыжей бороды, ставшей еще длиннее, покрыты крошечными крупинками инея. Он еще раз испытал непонятное ощущение, когда ему казалось, что он стоит на краю какого-то открытия, но не хватает сущей мелочи, чтобы обрести полное знание. Возможно, ключ снова лежал в совете Малацеи оставить свои прежние стереотипы мышления, неприемлемые для этого мира.
Но что это значило в данном случае?
Будучи приверженцем строго логического подхода, на котором держался весь опыт научной школы, Барбер попытался собрать воедино все то, с чем ему довелось столкнуться. Первая мысль, которая пришла ему в голову, к его собственному удивлению, состояла в том, что он не может разделить вероятность события от причинно-следственной связи. Но в этом скрывалось что-то неправильное, столь же ошибочное, как его более раннее предположение о том, что законы данного мироздания расходятся с тем, что он знал прежде, только потому, что все вокруг происходит без какой-либо логики или причины.