Ночью из Франкфурта примчался мистер Берч. Я целый час просидел на телефоне, вызывая на срочное совещание представителей нашего ведомства, действующих в различных антифестивальных организациях.
Что было на совещании, я не знаю. Мне было приказано сделать подробную запись пресс-конференции.
Утром мистер Глен сказал мне, что с сегодняшнего дня я должен поселиться отдельно, в гостинице вблизи зональной границы. Большую часть времени я буду проводить в Восточном Берлине — наблюдать за подготовкой фестиваля, и, главное, я должен во что бы то ни стало сблизиться с русским корреспондентом московского радио. В разговоре с ним я должен ругать американцев и их политику в Германии и проявлять интерес к достижениям Советского Союза и к его международной политике.
На другой день в четырнадцать часов мы снова в Прессхаузе. Я сел неподалеку от русского корреспондента и внимательно его разглядывал. Ему лет двадцать пять, не больше. Лобастый, с густой волнистой шевелюрой. Живые карие глаза. Одет небрежно — в мятой клетчатой рубашке. Держит в руках большой толстый блокнот и все время записывает…
Тот же француз открыл пресс-конференцию. В дальнем углу зала поднялся мистер Глен.
— Я хочу сделать сообщение! — громко объявил он.
Все повернулись в его сторону и зашумели, видимо вспомнив вчерашний эпизод.
— Я вчера ездил по указанному вами адресу, — продолжал мистер Глен. — Там пустая квартира. Между прочим, сдается, и недорого. И поскольку я ее не снял, можете воспользоваться ею.
Журналисты засмеялись. Многие аплодировали. Француз смеялся вместе со всеми, а потом, обращаясь к мистеру Глену, сказал:
— Не принимайте, ради бога, на свой счет. Очевидно, вчера здесь, на пресс-конференции, были не только журналисты, но и лица, заинтересованные в делах той конторы. Я постараюсь в самый ближайший срок сообщить вам новый адрес конторы.
— Спасибо, — иронически поблагодарил мистер Глен. — Но я не собираюсь превращаться в маклера по продаже свободных квартир.
В зале снова раздался смех и аплодисменты.
Кто-то спросил, как руководство берлинского фестиваля относится к фестивалю, который будет у горы Лорелей.
— Эта затея обречена на провал, — ответил француз. — Организаторы того фестиваля забыли, что Лорелей — имя сирены, которая своим сладким голосом зазывала моряков, и они гибли в водах Рейна. Так что мы с любопытством наблюдаем, кто поверит сладкому голосу современной сирены.
Журналисты снова смеялись…
После пресс-конференции я пошел в бар и сел за столик вместе с русским. Он что-то писал. Я тоже положил перед собой блокнот и с деловым видом перелистывал его страницы. Но волновался я отчаянно.
— Коллега? — обратился ко мне русский.
Я кивнул.
— Откуда? Какая газета? — спросил он на плохом немецком языке.
Я сказал, что представляю франкфуртскую газету социал-демократической молодежи. И, в свою очередь, спросил:
— Ведь это вы вчера задавали вопрос о конторе? Вы говорили по-русски?
— Да, я из Москвы, из радио, — ответил парень.
— Тогда давайте говорить по-русски, нам обоим будет легче, — сказал я по-русски. — И будем знакомы — Штаммер.
— Поляков, — как-то автоматически ответил он, смотря на меня удивленно. — Как вы хорошо говорите по-русски!
— Неудивительно, я — русский.
— Перемещенный?
— Нет, — улыбнулся я. — Мои предки покинули родину в революцию.
— Но вы, кажется, сказали, что ваша фамилия Штаммер?
— Да. Мой отец немец. А мать— русская. И я не мог руководить ею, когда она выбирала себе мужа.
— Что верно, то верно, — засмеялся Поляков и спросил: — Что же это вы, юные социал-демократы, не поддерживаете фестиваль? Я имею в виду не простых ребят, а ваше руководство.
— Я далек и от руководства и от политики, — сказал я.
— Вот тебе и на! — удивился Поляков. — Корреспондент газеты и вдруг далек от политики.
— Видите ли, я вообще-то всего-навсего спортивный репортер и меня послали сюда писать только о спорте, и то, если будут рекорды.
— Узнаю мудрых политиков от социал-демократии,— усмехнулся Поляков и вдруг, обращаясь ко мне уже на «ты», спросил:— И, кроме тебя, от вашей газеты на фестивале никого не будет?
— Не знаю, вряд ли.
— Ну вот, посмотришь фестиваль. И если ты честный парень, поймешь, что это такое. Тогда возьми и напиши… не про рекорды.
— Я должен делать то, что мне поручено, потерять работу легче всего.