Значит, другие морально подготовлены к подвигу, а он, Федор, нет?! Почему? Потому, что подвиг в жизни — это не красивая мечта! Подвиг связан с риском, пахнет кровью! Легко придумывать себе подвиги, рисоваться перед собой: "Безумству храбрых поем мы песню!" — а как попал под обстрел, так и растерял всю придуманную смелость.
Макуха остался у телефона, смертельно раненный в живот. Молчал потому, что надо было закончить работу, вытащить из воды Бабкина и... не испугать их.
А Степан? Федор втайне считал себя выше, умнее его и, конечно, более способным на подвиг. Оказалось наоборот. И никто Степану не приказывал. Он сам выскочил из кубрика и бросился к шланг-сигналу. А скажи ему, что подвиг — категория нравственная, не поймет. Спроси его, что такое Родина, будет потеть, пыхтеть и не объяснит.
Отец говорил, что поколение Федора держит экзамен. Неужели он, Федор, провалится на этом экзамене?..
Хоронили Макуху.
К удивлению Федора, на похороны пришло много посторонних людей: тут были и рабочие с судоремонтного завода, и рыбаки, и капитаны траулеров, и даже адмирал, имя которого было широко известно во флоте и который оказался личным другом Макухи. Суровые, молчаливые, шли они за гробом. Падал снег на непокрытые головы, и казалось, люди седеют на глазах.
Макуха лежал в гробу в новом кителе, гладко выбритый. Федору, привыкшему видеть мичмана в старом кителе и со щетиной на подбородке, казалось, что хоронят кого-то незнакомого. На красных подушечках несли ордена и медали мичмана, о которых Федор и не подозревал. Наград было много. Даже иностранные: английская медаль "За боевые заслуги" и какой-то орден, большой, блестящий и плоский.
Только на похоронах Федор понял: у Макухи была большая, наполненная значительными событиями жизнь, о которой молчаливо говорили ордена и все пришедшие на похороны люди.
Спустя несколько дней после гибели Макухи на судоремонтный завод привели группу немецких военнопленных.
два автоматчика покуривали цигарки, поглядывали на работающих немцев, изредка беззлобно покрикивали на них.
В грязно-зеленых шинелях со свежими метками от споротых нашивок и петлиц, немцы усердно таскали шпалы, рельсы: меняли испорченные бомбежкой пути для слиповой тележки.
Это были тирольцы, фашистские егеря, "герои Нарвика и Крита" из корпуса "Норвегия" генерала Дитла. Они прошли специальную подготовку ведения войны в горах. Теперь эти хваленые "герои" без погон и знаков различия были просто серой покорной толпой.
Федор впервые видел живых фрицев и с любопытством и неприязнью наблюдал за ними. Особенно его раздражал рыжий немец с оставшимся на рукаве жестяным эдельвейсом — говорили, любимым цветком Гитлера.
"Ишь, гад! Оставил цветочек. Хоть этим доказать свою преданность фюреру. Вот такой рыжий сидел и в "юнкерсе", расстреливал нас! Убил Макуху. Такой вот убил Васю! Такой вот..."
Слепящее чувство ненависти захлестнуло Федора!
И надо же было так случиться, что, проходя мимо, этот немец задел Федора.
— Ты чего, гад? — сквозь зубы процедил Федор, чувствуя, что сейчас сорвется.
Немец что-то залопотал.
— Прощенья просит фриц, — язвительно сказал Женька. — Вежливый. Дать ему по сопатке, сволочи!
Минуту назад Федору и в голову не приходила мысль о таком способе мщения за Васю, за Макуху, но, услышав слова Женьки, почувствовал, как всколыхнулось в нем что-то. То ли отражение этого чувства появилось у него на лице, то ли еще как, но немец понял состояние Федора и, остерегаясь, поднял руки. Федор неожиданно для себя, испытывая мстительно-радостное чувство, ударил пленного в лицо.
— Вас ист дас? — воскликнул немец.
— Эй-ей! — крикнули враз автоматчики. — Ты чего, моряк? Так не положено!..
Быстро подошел лейтенант Свиридов. Жестко сказал:
— Десять суток строго ареста!
Федор, недоумевая, смотрел на лейтенанта.
— Повторите, матрос Черданцев! — зазвенел голос Свиридова.
— Есть десять суток строгого ареста, — машинально повторил Федор.
На четвертый день ареста Федора начальником караула заступил лейтенант Свиридов.
— Ну как, герой, — спросил Свиридов, входя в камеру, познаешь мир?
Федор промолчал.
— Подумал?
— Чего думать? Мало я ему дал.
— Лежачего бить — геройства мало.
— А что, мне с ним целоваться? — вызывающе спросил Федор. — Он, может, моего брата убил!
— Может быть. Может, и моего отца тоже. — Лейтенант сел на голые нары, вытащил пачку папирос, но раздумал, положил обратно в карман. — Арестованным курить нельзя, и я не буду, чтобы на равных быть.