– Мистер Бродский! Ваш организм претерпел тяжелейший шок. Я вынужден настаивать, чтобы вы сели и дали себе отдых!
Бродский смотрел в пол, концентрируясь на каждом шаге, и некоторое время не замечал меня. Наконец, уловив в поведении окружающих перемену, он поднял глаза.
– А, Райдер! – воскликнул он. – Вот и вы.
– Мистер Бродский! Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно, – невозмутимо отозвался он.
Толпа немного расступилась, и оставшееся до меня расстояние Бродский преодолел уже легче. Когда я похвалил его за то, как быстро он научился передвигаться с помощью костыля, он взглянул на гладильную доску так, будто только что о ней вспомнил.
– Она валялась в кузове фургона у человека, который меня сюда привез, – пояснил он. – Вещь довольно удобная. Прочная, ходить можно. Правда, есть одно затруднение. Иногда она раскрывается. Вот так.
Он потряс доску, и она, конечно, стала раскладываться. Чтобы ее остановить, понадобился лишь легкий рывок, однако даже такая помеха, если она возникает периодически, явно должна была вызывать немалое раздражение.
– Нужна веревка, – с грустью произнес Бродский. – Что-то вроде этого. Но времени уже не остается.
Я взглянул вниз, куда он указывал, и не мог не ужаснуться при виде левой штанины, завязанной узлом ниже бедра.
– Мистер Бродский, – сказал я, заставив себя поднять глаза, – вы не можете сейчас хорошо себя чувствовать. Хватит ли у вас сил, чтобы сегодня дирижировать оркестром?
– Хватит, хватит. Я чувствую себя прекрасно. Я буду дирижировать и… и выступление пройдет блестяще. Так, как я все время думал. И она увидит это собственными глазами и услышит собственными ушами. Все эти годы я был не таким уж дураком. Я лелеял это в душе и ждал. Сегодня она увидит, каков я, Райдер. Это будет великолепно.
– Вы говорите о мисс Коллинз? Но разве она придет?
– Придет, придет. Не сомневайтесь. Он сделал все, чтобы этому помешать, он ее напугал, но она придет. Теперь я разгадал его игру. Райдер, я добрался до ее квартиры, я долго шел, и это было тяжело, но под конец встретил этого человека, этого доброго человека, – Бродский оглядел толпу и махнул кому-то рукой, – который проезжал мимо в фургоне. Мы отправились к ней домой, я постучал в дверь, стучал и стучал не переставая. Кто-то из соседей подумал, что началась прежняя история. Вы ведь знаете, я проделывал это раньше, устраивал ночами грохот, и соседи вызывали полицию. Но я сказал: да нет же, дурень, я вовсе не пьян. Я попал в аварию и теперь трезв и все понял. Я прокричал это соседу, толстому старикашке. Я все понял, понял, чем он занимался все это время, кричал я соседу в верхнем окне. И тогда она подошла к двери, она приблизилась и слышала, как я говорил с соседом, и видела меня через окно, и не знала, что делать, и я бросил соседа и стал обращаться к ней. Она слушала, но дверь вначале не открывала, и тогда я сказал: смотри, я попал в аварию, и она отворила двери. Где этот портной? Куда он делся? Он должен был приготовить мне пиджак. – Бродский стал озираться, и голос из задних рядов толпы произнес:
– Он скоро будет, мистер Бродский. Да вот, он уже и здесь.
Появился маленький человечек с портняжным метром и стал обмерять Бродского.
– Ну что там? Что? – нетерпеливо бормотал Бродский. Затем сказал мне: – У меня нет костюма. У них был один готовый, его должны были привезти мне домой – так они сказали. Кто знает? Я попал в аварию, и где теперь костюм, неизвестно. Сейчас они подбирают другой. Костюм и рубашку – мне требуется сегодня все самое лучшее. Пусть она видит, о чем я думал все эти годы.
– Мистер Бродский, – настаивал я, – вы говорили о мисс Коллинз. Как я понял, вы все же уговорили ее присутствовать на концерте?
– О да, она будет. Она обещала. Не станет же она во второй раз нарушать свое обещание. Она не пришла на кладбище. Я ждал, ждал упорно, но она не пришла. Однако не по своей вине. Это он, управляющий, он ее запутал. Но я сказал ей, что теперь поздно бояться. Всю жизнь мы тряслись от страха, а теперь должны быть храбрыми. Вначале она не слушала. Все спрашивала: что ты натворил? Она была не такая, какой вы привыкли ее видеть, она чуть не плакала, закрывала лицо руками и чуть не плакала, даром что соседи могли услышать. В этот глухой час ночи она твердила: Лео, Лео, – так она меня теперь называет – Лео, что ты сделал со своей ногой? На ней кровь. И я говорю: ничего, не важно. Была авария, но мимо проходил доктор, так что не обращай внимания, говорю я ей, главное – другое: ты должна сегодня прийти на концерт. Не слушай этого негодяя из отеля, этого… этого мальчишку на побегушках. Теперь уже скоро. Сегодня она узнает, о чем я думал все это время. Все эти годы я вовсе не был тем дураком, каким она меня считала. А она повторяла, что не сможет прийти: во-первых, не готова, а во-вторых, снова откроются старые раны. А я говорю: не слушай этого прислужника, этого швейцаришку, поздно его слушать. А она указала на мою ногу и спрашивает: что случилось, у тебя идет кровь, а я прикрикнул: наплюй. Наплюй на это, сказал я. Не видишь разве, мне очень нужно, чтобы ты пришла! Ты должна прийти! Ты должна прийти и убедиться сама! И тогда я увидел, что она оценила серьезность моих слов. Я узнал по ее глазам: в голове у нее что-то сдвинулось и ожило, страх ушел. И я понял, что наконец победил, а тот туалетный работник остался с носом. И я сказал ей, успокоившись: «Так ты придешь?» Она тихо кивнула, и я знал, что могу ей верить. Ни следа сомнения, Райдер. Она кивнула – и я поверил, повернулся и пошел восвояси. И вот я здесь, – тот парень, добрая душа, – ну где же он? – подвез меня в фургоне. Но если б не он, я дошел бы и сам, я уже ничего.
– Но, мистер Бродский, – спросил я, – вы уверены, что сможете выступить? После такой ужасной аварии…
Я не знал, что, затронув эту тему, вызову новую волну споров. Вперед пробился хирург и, для убедительности колотя себя по ладони кулаком, возвысил свой голос над остальными:
– Мистер Бродский, я настаиваю! Вы должны отдохнуть хотя бы несколько минут!
– Отстаньте, я в порядке, в полном порядке! – огрызнулся Бродский и двинулся вперед. Затем обернулся ко мне (я оставался на месте) и громко сказал: – Если увидите этого лизоблюда, Райдер, скажите, что я здесь. Он этого не ждал, ему и в голову не приходит, что я не дерьмо собачье. Скажите, что я прибыл. Посмотрим, как ему это понравится.
С этими словами он пошел по коридору, преследуемый шумной толпой.
Я продолжал идти в противоположном направлении, высматривая Хоффмана. Оркестрантов в коридоре поубавилось, и двери уборных почти все были закрыты. Я уже подумывал повернуть обратно и заглянуть в открытые уборные, но завидел впереди спину Хоффмана.
Он шел медленно, опустив голову. Хотя издали я его не слышал, было ясно, что он репетирует свою речь. Когда я приблизился, он внезапно склонился вперед. Я думал, что он падает, но это был повтор тех странных телодвижений, которые он заучивал перед зеркалом в уборной Бродского. Низко склонившись, он вскинул руку, согнув ее в локте, и начал бить себя кулаком по лбу. Я подошел поближе и кашлянул. Хоффман, вздрогнув, выпрямился и обернулся ко мне:
– А, мистер Райдер. Пожалуйста, не волнуйтесь. Мистер Бродский, без сомнения, будет с минуты на минуту.
– В самом деле, мистер Хоффман. Собственно, если речь, которую вы сейчас репетируете, содержит извинения перед публикой за то, что мистер Бродский не появился, я рад сообщить: она не понадобится. Мистер Бродский находится здесь. – Я указал на другой конец коридора. – Только что прибыл.
На несколько секунд Хоффман, удивленный, прирос к месту. Потом он взял себя в руки и произнес:
– Ах, Господи! Какое облегчение. Но я, конечно, ни на минуту… ни на минуту не терял веры. – Он усмехнулся и взглянул в один конец коридора, потом в другой, словно надеясь увидеть Бродского. Потом опять усмехнулся и сказал:
– Ну что ж, пойду его поищу.
– Прежде чем вы это сделаете, мистер Хоффман, я буду вам очень признателен, если вы скажете, что слышно о моих родителях. Наверное, они уже благополучно прибыли и заняли свои места? А ваша затея с лошадьми и каретой? Верно, это шум упряжки я слышал чуть раньше, когда проезжал перед фасадом? Надеюсь, эффект был таков, как вы задумали?
– Ваши родители? – Хоффман вновь выглядел смущенным. Потом он положил руку мне на плечо и сказал: – Ах да. Ваши родители. Дайте подумать.
– Мистер Хоффман, я поверил вам и вашим коллегам, что вы позаботитесь о моих родителях. Оба они не отличаются хорошим здоровьем.