Вскоре мы вновь оказались на городских улицах, где пришлось почти ползти. Тротуары кишели народом, возвращавшимся с работы; во многих витринах зажглось вечернее освещение. В городе я почувствовал себя более уверенно. Мне подумалось, что когда я окажусь в концертном зале, выйду на сцену и осмотрю публику, многое встанет на свои места.
– В самом деле, сэр, – вдруг заговорил Хоффман, – все идет нормально. Совершенно не о чем тревожиться. Увидите, город примет вас на ура. Что касается мистера Бродского, я по-прежнему в нем не сомневаюсь.
Я решил, что должен по крайней мере казаться оптимистом.
– Да, – отозвался я весело, – мистер Бродский покажет себя в полном блеске. Определенно, он сегодня в прекрасной форме.
– Да? – Хоффман выглядел ошеломленным. – Вы с ним недавно виделись?
– Только что на кладбище. Я говорю, держался он как нельзя более уверенно…
– Мистер Бродский был на кладбище? Интересно, что он там делал.
Хоффман смотрел вопросительно, и я хотел было поведать ему всю историю с похоронами и сентиментальной выдумкой Бродского, но в конечном счете поленился и сказал просто:
– Думаю, у него там была назначена встреча. С мисс Коллинз.
– С мисс Коллинз? Боже милостивый! С чего бы это? Несколько удивленный его реакцией, я поднял глаза:
– Кажется, примирение более чем вероятно. Если дело сложится счастливо, можно будет с полным основанием ожидать дальнейшего развития событий.
– Да-да! – Хоффман задумался, и на его лице появилась хмурая гримаса. – Мистер Бродский сейчас на кладбище? Ожидает мисс Коллинз? Странно. Очень странно.
По мере того как мы приближались к центру города, движение делалось все более интенсивным, пока наконец мы не застряли в узком переулке. Хоффман, в ком явно нарастало беспокойство, снова обернулся ко мне:
– Мистер Райдер, мне требуется кое-что устроить. Я, конечно, присоединюсь к вам в концертном зале, однако в эту минуту… – Он взглянул на часы, и на его лице отразился ужас. – Видите ли, мне нужно кое-что… устроить… – Он стиснул руль и уставился мне прямо в лицо. – Мистер Райдер, дело вот в чем. Из-за этого окаянного одностороннего движения в час пик – чтоб ему! – нам еще долго пришлось бы добираться до концертного зала на машине. Однако пешком… – Он внезапно ткнул пальцем в окно. – Вот он. У вас перед глазами. Всего минута-другая ходьбы. Да, сэр, та самая крыша.
Я видел обширную крышу в форме купола, которая громоздилась невдалеке над соседними строениями. В самом деле, от концертного зала нас отделяли, видимо, не более трех-четырех кварталов.
– Мистер Хоффман, – предложил я, – если у вас неотложные дела, я ничего не имею против того, чтобы пройтись пешком.
– Действительно? Вы на меня не обидитесь?
Мы продвинулись еще на несколько дюймов и вновь застыли на месте.
– Собственно, мне даже хочется пройтись, – продолжал я. – Вечер прекрасный. И идти, как вы говорите, всего ничего.
– Это проклятое одностороннее движение! Мы можем проторчать здесь битый час! Мистер Райдер, буду вам бесконечно благодарен, если вы меня извините. Знаете, я должен кое о чем… кое о чем позаботиться…
– Да-да, разумеется. Я выйду здесь. С вашей стороны было очень любезно подвезти меня, да еще в час пик. Я вам крайне благодарен.
– Вы подойдете к концертному залу сзади. Это если станете ориентироваться на купол. Не теряйте его из виду и тогда не заблудитесь.
– Пожалуйста, не тревожьтесь. Со мной все будет в порядке. – Прервав его извинения, я снова сказал «спасибо» и вышел из машины.
Я зашагал по узкой улочке, мимо специализированных книжных лавок, потом мимо уютных на вид туристических гостиниц. Было совсем не трудно ориентироваться на куполообразную крышу, и я порадовался, что получил возможность подышать свежим воздухом.
Стоило мне миновать два-три квартала, как в голове всплыли тревожные мысли, отделаться от которых не удавалось. Прежде всего, я сознавал, что процедура вопросов и ответов вряд ли пройдет гладко. В самом деле, если разгул страстей, с каким я столкнулся на кладбище, и не достигнет того же накала в концертном зале, кто знает, что за безобразные сцены могут там произойти. Более того, вопросы-ответы могут просто-напросто провалиться – и тогда мои родители, охваченные все возрастающим ужасом и смятением, потребуют, чтобы их увели из зала. Иными словами, они удалятся прежде, чем я доберусь до рояля, и останется только гадать, явятся ли они когда-нибудь снова послушать мое выступление. И, еще хуже, если вечер не удастся вконец, как бы у отца или у матери не случился приступ. Я был совершенно уверен, что стоит мне ударить по клавишам, и мать с отцом объединятся в порыве восхищения, но пока не закончатся вопросы и ответы, путь к инструменту будет заказан.
Тут я заметил, что, целиком поглощенный своими мыслями, я упустил из виду купол, и он скрылся за соседними зданиями. Вначале меня это мало тревожило: я рассчитывал в скором времени увидеть его снова. Но улица стала еще уже, дома поднимались на шесть или семь этажей, и я едва мог разглядеть небо, не говоря уже о куполе. Я решил перейти на параллельную улицу, свернул за ближайший угол и скоро обнаружил, что блуждаю по крохотным переулкам – не исключено, что кругами, а концертный зал так и не показывается.
После нескольких минут ходьбы я запаниковал и вознамерился остановить кого-нибудь из прохожих и спросить дорогу. Но тут же сообразил, что это далеко не лучшая идея. Пока я шел, народ поминутно на меня оглядывался, а некоторые даже застывали на месте. Нельзя сказать, что я этого совсем не замечал, однако не обращал особого внимания, поскольку был занят поисками дороги. Теперь мне стало ясно, что, так как вечернее выступление уже на носу и столь многое поставлено на карту, не годится растерянно блуждать по улице у всех на виду. Сделав над собой усилие, я выпрямился и надел маску уверенного и благополучного человека, который совершает моцион по улицам города. Я заставил себя замедлить шаги и стал приятно улыбаться всем, кто провожал меня глазами.
Наконец я обогнул еще один угол и увидел прямо перед собой – ближе, чем прежде – купол концертного зала. Улица, на которую я вышел, была шире прочих; кафе и лавки по обе ее стороны ярко светились. Купол находился в одном или двух кварталах от меня, сразу после поворота.
Я почувствовал облегчение, но не только: меня внезапно покинул страх перед предстоящим вечером. Вернулось прежнее ощущение, что стоит мне прибыть на место и выйти на сцену, как все уладится, и я зашагал вперед, испытывая растущий душевный подъем.
Но за поворотом обнаружилось странное зрелище. Чуть впереди, перегораживая мне дорогу – собственно говоря, перегораживая всю улицу, – возвышалась кирпичная стена. Сперва я подумал, что дальше пролегает железная дорога, однако заметил, что ряды окон верхних этажей за стеной не кончаются, а уходят вдаль. При виде стены я ощутил поначалу только любопытство, но не досаду, поскольку не сомневался в том, что, подойдя вплотную, найду арку или спуск в подземный переход. До купола, во всяком случае, было словно рукой подать: подсвеченный прожекторами, он четко выделялся на фоне темного неба.
И только когда я буквально уперся в стену, мне стало ясно, что это тупик. Тротуары по обе стороны улицы просто-напросто заканчивались кирпичной преградой. Я ошеломленно огляделся, потом прошел вдоль стены на противоположный тротуар, не желая поверить, что там нет не только двери, но даже щелки через которую можно было бы протиснуться. Однако ничего подобного мне не попалось – и, беспомощно постояв перед стеной, я махнул женщине средних лет, которая выходила из сувенирного магазина, и спросил:
– Простите, мне нужно в концертный зал. Как пробраться за эту стену?
Мой вопрос, казалось, удивил женщину.
– Нет-нет, – отозвалась она. – Туда нельзя пройти. Никак нельзя. Здесь тупик.
– Это ужасное неудобство. Мне срочно нужно в концертный зал.
– В самом деле, очень неудобно, – поддакнула женщина, словно ей это впервые пришло в голову. – Когда я увидела, как вы только что осматривали стену, сэр, я решила, что вы турист. Эта диковинка как раз для туристов, сами понимаете.
Она указала на вращающуюся подставку для открыток перед сувенирным магазином. Туда падал свет из дверей, и я увидел изображения стены, гордо украшавшие множество открыток.