В ответ на это заявление мадам Лефу наклонилась и поцеловала Алексию в губы — очень ласково и нежно.
Нельзя сказать, чтобы это было неприятно, но и не совсем то, что принято в приличном обществе, даже среди друзей. Иногда, по мнению Алексии, мадам Лефу со своими французскими замашками заходила слишком далеко.
— Я не совсем это имела в виду. Нет у вас коньяка?
Изобретательница улыбнулась.
— По-моему, пора спать.
Алексия чувствовала себя измочаленной, как уголок старого ковра.
— Ужасно утомительно говорить о своих чувствах. Не уверена, что мне это по нраву.
— Да, но разве это не помогло?
— Я по-прежнему ненавижу Коналла и хочу доказать, что он неправ. Так что нет, кажется, не помогло.
— Но вы ведь всегда так относились к своему мужу, моя дорогая.
— Что правда, то правда. У вас точно нет коньяка?
На следующее утро они приземлились во Франции — на удивление, практически без эксцессов. После посадки мадам Лефу заметно повеселела. Легкой жизнерадостной походкой она спустилась вместе с Алексией по сходням с дирижабля, оставив позади рвущийся с привязи разноцветный корабль. Количество багажа ничуть не смутило французов, имевших склонность не только к нелепым усам, но и к передовой механике. Они погрузили чемоданы «Ла дива Таработти», коробки мистера Лефу и саквояж Флута на удивительную платформу: она парила в воздухе на четырех воздушных шарах, надутых эфиром, и ее потащил за собой апатичный носильщик. Мадам Лефу вступила в долгий спор с персоналом — или, скорее, начала вести переговоры, поскольку велись они без особой горячности. Насколько удалось понять Алексии — а уловить ей в треске французских фраз удалось совсем немного, — обсуждаемые вопросы касались счетов, чаевых и сложностей с наймом транспорта в такой ранний час.
Мадам Лефу охотно признавала, что утро только началось, однако терпеть какие-либо проволочки категорически отказывалась. Она разбудила молодого возницу с необычайно эффектными усами, и он подошел к путешественникам, протирая заспанные глаза. Уложив багаж и благополучно устроившись в экипаже, они проехали десяток миль до вокзала, где пересели на почтовый поезд, отправлявшийся в шестичасовой путь до Парижа через Амьен.
Мадам Лефу тихонько пообещала, что в поезде их накормят. К сожалению, железнодорожная еда оказалась отвратительной. Алексия, которой доводилось выслушивать лишь восторги по поводу французской кухни, испытала разочарование.
На место прибыли ближе к вечеру, и тут выяснилось, что Париж — точно такой же грязный и многолюдный город, как Лондон, только дома причудливее и усы у джентльменов пышнее. В город отправились не сразу: несмотря на острую нехватку чая в организмах путешественников, не стоило забывать об опасности слежки. Они вошли в главный железнодорожный вокзал, где Флут сделал вид, будто покупает билеты, и подняли ужасную суету, якобы торопясь успеть на ближайший поезд до Мадрида. А потом с багажом шумно ввалились в вагон мадридского состава с одной стороны, а затем тихонько выскользнули с другой, к большому недовольству единственного многострадального носильщика, получившего, впрочем, щедрое вознаграждение за свои труды. Далее на задах вокзала путешественники забрались в большую, довольно обшарпанную повозку, мадам Лефу объяснила вознице, куда ехать, и вскоре они остановились у крохотной ветхой часовой мастерской, располагавшейся рядом с пекарней. Алексия с немалым изумлением узнала, что все это находится на территории парижского торгового квартала.
Понимая, что скрывающимся от преследования привередничать не приходится, леди Маккон вошла следом за подругой в тесную мастерскую. Над дверью она заметила маленького медного осьминога и не вполне сумела сдержать дрожь тревожного предчувствия. Однако стоило ей оказаться внутри, как ее опасения мгновенно развеялись, сменившись любопытством. Мастерская была завалена часами и другими механизмами всевозможных форм и размеров. К сожалению, мадам Лефу, не задерживаясь, прошла через заднюю дверь и зашагала наверх по лестнице. Так, без особой помпы и церемоний, они оказались в маленьком вестибюле на втором этаже, где располагалось несколько сдаваемых внаем комнат.
Здесь Алексия почувствовала себя словно в дружеских объятиях: в комнате все дышало таким искренним гостеприимством и душевностью, что казалось, будто тебя приветствует радостным криком рождественский пудинг: уютно потертая мебель, яркие и веселые картины на стенах и приставные столики. Даже обои были славные. И в отличие от Англии, где в любых помещениях из уважения к сверхъестественным окна закрывали тяжелые шторы и царил полумрак, комната была светлой, солнечной и заполненной воздухом, свободно проникавшим с улицы благодаря распахнутым створкам. Но больше всего Алексию обрадовало множество разбросанных повсюду устройств и механических безделушек. В отличие от мастерской мадам Лефу, не имевшей другого назначения, кроме производственного, это был и дом, и мастерская. На конструкциях, напоминавших наполовину собранные вязальные машины, и кривошипных механизмах валялись какие-то шестеренки, а между ними стояли ведерки для угля. Семейный союз лаборатории и уютного жилища; ничего подобного Алексия никогда не видела.
Мадам Лефу коротко и неразборчиво окликнула кого-то, вероятно, хозяина мастерской, но разыскивать не стала. И непринужденно, словно любимая родственница, расположилась на мягком диванчике. Леди Маккон, которой такие вольности казались в высшей степени неприличными, вначале противилась желанию последовать ее примеру, однако усталость после долгого путешествия в конце концов убедила ее отбросить церемонии. Флут, который, кажется, никогда не уставал, сцепил пальцы за спиной и занял свою любимую позицию дворецкого — у двери.
— Ах, Женевьева, дорогая, какая неожиданная радость!
Вошедший в комнату джентльмен идеально соответствовал дому — мягкий, дружелюбный и увешанный разнообразными приспособлениями. На нем был кожаный фартук с множеством карманов, на носу — очки с зелеными стеклами, на голове — стеклокуляры в медной оправе, а на шее висел монокль. Без сомнения, часовщик. Говорил он по-французски, но, к счастью, гораздо медленнее, чем те, кого Алексии приходилось слышать до сих пор, и ей удавалось уловить смысл фраз.
— В тебе, кажется, что-то изменилось? — часовщик поправил очки и на мгновение взглянул сквозь них на мадам Лефу. Явно не замечая огромных усов, приклеенных над верхней губой изобретательницы, он добавил: — Шляпа новая?
— Вот ты, Гюстав, никогда не меняешься, верно? Надеюсь, ты не против такого неожиданного визита, — мадам Лефу обратилась к хозяину на правильном «королевском» английском в знак уважения к присутствующим Алексии и Флуту.
Часовщик с легкостью переключился на родной язык Алексии, словно владел им в совершенстве с рождения. Кажется, он только сейчас заметил гостей.
— Нисколько, уверяю. Я счастлив тебя видеть. В любое время, — что-то в голосе часовщика и в блеске его голубых глаз-пуговиц подсказывало, что эти слова — не просто дань вежливости. — А ты еще и друзей ко мне привела! Как чудесно. Очень рад, очень рад.
Мадам Лефу представила их друг другу:
— Месье Флут, мадам Таработти, это мой дорогой кузен, месье Труве.
Часовщик внимательно посмотрел на Флута и коротко поклонился. Флут ответил тем же, после чего объектом пристального внимания оказалась Алексия.
— Не из тех Таработти?..
Алексия не сказала бы, что месье Труве выглядел шокированным, это было бы преувеличением, но теперь в его поведении явственно ощущалось нечто большее, чем простая любезность. Правда, выражение лица трудно было разглядеть, поскольку в придачу к неизбежным усам у часовщика имелась еще и золотисто-рыжеватая борода эпических размеров, которая могла бы соперничать с кустом шелковицы. Казалось, усы, преисполнившись неумеренного энтузиазма и жажды приключений, решились захватить и нижнюю часть лица и ринулись в беспощадную атаку.
— Его дочь, — подтвердила мадам Лефу.