Флут приподнял бровь и подхватил свою хозяйку под локоть, чтобы помочь мадам Лефу вывести ее из комнаты.
— Пора в постель, мадам.
— Ну хорошо, — уступила Алексия, — если вы настаиваете… — она посмотрела на мадам изобретательницу. — Надеюсь, вы не заблуждаетесь насчет феноменальных познаний этого… экземпляра.
— О… — вновь появились ямочки. — Думаю, он вас еще удивит.
— Например, угостит зеленой жабой с тостами?
— Возможно, он сумеет доказать, что вы правы. Что лорд Маккон — отец вашего ребенка.
— Это единственное, что могло бы его как-то оправдать. «Женская особь», вы подумайте! Звучит так, будто он собирается вскрыть меня ланцетом.
Когда наутро Алексия наконец спустилась к завтраку, только что миновал полдень и утро, собственно, уже закончилось. Мадам Лефу с Флутом сидели за маленьким обеденным столом, и немецкий ученый вместе с ними. Последний был целиком погружен в какие-то записи — что за безобразное поведение за столом! Немец прямо-таки дрожал от возбуждения, почти как его пес-метелка.
Теперь, днем, и немец, и его животное выглядели чуть более подобающе. Алексия даже немного удивилась. Она почти ожидала снова увидеть господина Ланге-Вильсдорфа в полосатой ночной рубашке, однако тот принял вполне респектабельный вид, нарядившись в твидовый пиджак и коричневые брюки. Галстука, к видимому разочарованию Флута, на немце не было. Однако Алексию это, пожалуй, не очень шокировало. В конце концов, от иностранцев, у которых галстуки и шейные платки вызывают подозрение, поскольку затрудняют распознавание трутней, можно ожидать некоторой эксцентричности в одежде. Пош тоже облачился в твид: на шее у него была завязана пышным узлом длинная твидовая лента. Ага, подумала Алексия, вот и галстук! Животное предсказуемо встретило появление леди Маккон залпом бешеного лая.
Алексия уселась за стол, не дожидаясь приглашения хозяина, и, поскольку тот не обращал на нее никакого внимания, стала накладывать себе еду. Сегодня «маленькое неудобство» против еды ничего не имело. Вот треклятое создание — само не знает, чего хочет! Мадам Лефу приветствовала Алексию ласковой улыбкой, а Флут легким кивком.
— Сэр, — обратилась леди Маккон к хозяину.
— Добрый день, женская особь, — маленький немец не поднял глаз от раскрытой книги и блокнота, в который как раз записывал какую-то сложную формулу.
Алексия нахмурилась.
Что ни говори о господине Ланге-Вильсдорфе (а после его слов про «мерзость» Алексия, безусловно, хотела бы высказаться в крайне негативном ключе), стол у него оказался вполне приличным. Предложенный обед оказался хоть и легким, но вкусным: жареные сезонные овощи, холодная домашняя птица, хлеб — мягкий, но с хрустящей корочкой — и всевозможные булочки из слоеного теста. Алексия извлекла из своего дипломатического чемоданчика немного драгоценного чая, подаренного Айви и пережившего путешествие намного лучше, чем всё остальное, считая и ее спутников. Кроме того, после минутного размышления она на всякий случай переложила в кошелек немного денег, частично опустошив один из потайных кармашков парасоля, а потом приступила к чаепитию. К счастью, молоко оставалось универсальным продуктом для всех культур, и чай с ним вышел таким же восхитительным, как в Англии. Это вызвало у Алексии настолько острый приступ тоски по дому, что после первого глотка она несколько минут сидела молча.
Мадам Лефу заметила необычную для подруги неразговорчивость и мягко положила ей руку на плечо со словами:
— Вы хорошо себя чувствуете, моя дорогая?
Алексия слегка вздрогнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются совершенно неуместные слезы. В ее-то годы! Казалось, очень много времени прошло с тех пор, как кто-то дотрагивался до нее с искренней теплотой. В доме Лунтвиллов все нежности сводились к воздушным поцелуям и поглаживаниям кончиками пальцев по голове, да и то в раннем детстве. И когда в ее жизнь вошел Коналл, она стала привыкать к физической близости. Муж наслаждался этой близостью безмерно и готов был предаваться ей при любой возможности. Мадам Лефу подобной напористостью не отличалась, но она была француженкой и, очевидно, считала, что словесное утешение непременно должно сопровождаться успокаивающей лаской. Алексия прильнула к ней. Лежащая на плече рука была маленькой, мозолистой, и пахло от мадам Лефу не полевыми травами, а ванилью и машинным маслом, но что ж — богатому как хочется, бедному как можется.
— Да пустяки. Просто напомнило о доме, — Алексия отпила еще один глоток чая.
Хозяин дома взглянул на нее с любопытством.
— Он плохо с вами обращался? Ваш муж-оборотень.
— В общем, нет, — уклончиво ответила Алексия. У нее не было привычки обсуждать личные дела с малознакомыми немцами.
— Оборотни, та. Трудные создания. Всё, что остается у них от души, — склонность к насилию и эмоциональность. Чудо, что вам, англичанам, удалось интегрировать их в общество.
Алексия пожала плечами.
— У меня сложилось впечатление, что с вампирами справиться труднее.
— Вот как?
Алексия, чувствуя, что, пожалуй, сболтнула лишнее, попыталась подобрать осторожную формулировку.
— Вы же знаете, какие бывают вампиры — нос кверху, «я старше, мне лучше знать», — она помолчала. — Нет, думаю, вы их не знаете, верно?
— М-м-м… Я бы сказал, что все-таки с оборотнями хлопот больше. То они в армию втираются, то женятся на обычных людях.
— Что ж, у моего характер и впрямь оказался не из легких. Но, правду сказать, до последнего времени мы с ним превосходно уживались, — Алексия с болью призналась себе, что «превосходно уживались» — это, пожалуй, очень слабо сказано. Коналл был образцовым мужем — при всей своей медвежьей ворчливости. Нежный, когда надо, и грубый до тех пор, пока нежность вновь не понадобится. При этом воспоминании Алексию пробрала едва заметная дрожь. А еще лорд был ужасно шумным, сердитым и чересчур свирепо ее опекал, но при этом души в ней не чаял. Далеко не сразу она сумела поверить, что достойна той пылкой любви, какую он ей дарил. Тем более жестоким оказалось разочарование, когда эту любовь у нее так несправедливо отняли.
— Разве не вернее всего судить по результатам? — мадам Лефу, самым решительным образом настроенная против альфы стаи Вулси, с тех пор как он выгнал Алексию из дома, воинственно вскинула голову.
Алексия поморщилась.
— Это слова настоящего ученого.
— Вы ведь не сможете простить его после того, что он сделал? — подруга, кажется, приготовилась отчитать Алексию.
Господин Ланге-Вильсдорф оторвался от писанины.
— Выгнал из дома? Он что же, думает, ребенок не от него?
— Ни один ревун никогда не пел о ребенке от оборотня, — Алексии самой не верилось, что она защищает своего мужа. — И любви ко мне, очевидно, оказалось недостаточно, чтобы его переубедить. Он даже не дал мне оправдаться.
Немец покачал головой.
— Вот они, оборотни. Эмоции и насилие, та? — он решительно отложил стилограф и склонился над книгой и блокнотом. — Все утро я провел за изучением материалов. Имеющиеся у меня записи, на первый взгляд, подтверждают мнение вашего мужа. Однако отсутствие зафиксированных случаев и других сведений — еще не доказательство. Существуют более древние записи.
— Записи, которые хранят вампиры? — предположила Алексия, вспомнив о «Вампирских эдиктах».
— Записи, которые хранят тамплиеры.
Флут едва заметно вздрогнул. Алексия подняла глаза: он бесстрастно жевал.
— Так вы считаете, тамплиеры могут что-то знать о том, как такое могло случиться? — она деликатно указала на свой живот.
— Та. Если такое случалось раньше, у них должны остаться записи.
В голове леди Маккон нарисовалась великолепная романтическая картина: как она войдет в кабинет Коналла, хлопнет на стол доказательства ее невиновности — и заставит его взять свои слова обратно!
— А какова ваша теория, месье Ланге-Вильсдорф? — спросила мадам Лефу.
— Думаю, что, если отказаться от концепции нежити, но продолжать работы над эфирным анализом состава души, я, возможно, сумею найти объяснение.