Поскольку отец мой принадлежал к тем мифическим читателям, которые читали «Тыгодник Повшехны» с первого номера, то есть с незапамятных времен, я знал, кто такой Ежи Турович. Однако впервые я увидел Редактора вблизи (или, скажем так, получил возможность хорошо его разглядеть) в начале восьмидесятых годов в экспрессе Варшава — Краков, когда мне случайно довелось ехать в том же, что и Он, купе. Я был тогда уже настолько большим мальчиком, лет около тридцати, что более или менее знал, чем хотел заниматься, когда вырасту. А именно, грезилось мне, что, когда я вырасту, то хотел бы писать прозу, а также фельетоны для какого-нибудь хорошего издания, лучше всего для «Тыгодника Повшехного». Что-то я уже пробовал делать, пописывал, публиковал там и сям, но все это, увы, имело один, зато довольно серьезный, дефект: ни на какую тему сказать мне тогда было практически нечего. Присутствие Ежи Туровича в одном со мной купе, понятное дело, чертовски меня взволновало, он был очень близко и в то же время неслыханно далеко, мне хотелось что-нибудь сделать, но я не знал что, я силился дать понять мимикой, что знаю, с кем имею дело, что знаю историю этого издания и читаю «Тыгодник», что хотел бы туда писать, что папочка тоже читает, причем с первого номера, что, мол, Киселевский[26], мол, Сталин, мол, единственная газета, которая говорит правду… словом, я сидел как на пресловутых иголках и был уже на грани инфантильно-невменяемого, исполненного неловкости проявления чувств. От какой-нибудь позорной выходки меня, возможно, удержал тот факт, что Ежи Турович повел себя так, как в подобных ситуациях обычно ведут себя люди, которым приписывают слегка сверхчеловеческие и неземные качества: а именно. Ежи Турович снял берет и положил его на полку. Потом Ежи Турович снял плащ и повесил на крючок. Потом Ежи Турович вытащил из ужасно затрепанной и отвратительной полиэтиленовой папки повесть Раймонда Чандлера под названием «Прощай, красотка» и, заняв свое место, принялся с исключительным вниманием эту книгу читать. Время шло, пассажиры дремали, Турович читал, в моей голове роились мысли, достойные подростка, поезд ехал из Варшавы в Краков, падение коммунизма приближалось семимильными шагами.
Исторически так сложилось, что именно в том году, в году Падения и Перемен, в году 1989-м[27] от Рождества Христова, я начал работать в «Тыгоднике Повшехном» и регулярно писать для него. По хорошо известным и многократно описанным причинам для газеты это были, как ни парадоксально, тяжелые времена, но при этом мало кто обратил внимание, что, быть может, для Шефа психологически не менее тяжелым, чем, например, утрата газетой монополии на независимость, был факт, что и сама редакция претерпела перемены, я имею в виду не только угрожающие штатные перемены (приход так называемых молодых и диких), но и перемены сугубо пространственные. У меня до сих пор сердце разрывается, когда я вижу, как Шеф беспомощно бродит по новой части редакции, по лабиринту наших диковинных боксов, и силится кого-нибудь найти. Дело, естественно, не в том, что Он в этом лабиринте — не таком уж, впрочем, запуганном — теряется или не ориентируется, дело в том, что Он там обычно никого не может найти, поскольку там обычно никого нет. И вот этот новомодный обычай перманентного отсутствия редакторов газеты на работе (не буду скрывать: я являюсь абсолютным и неоспоримым лидером этого обычая) иногда, как мне кажется, вызывает у Шефа некоторое изумление. Человек этот, который, наверное, видел в жизни все, который не привык ничему удивляться и, уж совершенно точно, не привык своего удивления показывать, бывает этим новомодным стилем поведения, как мне кажется, порою слегка обескуражен.
Одно из важнейших, если вообще не самое важное приключение моей жизни, а именно игра в команде Ежи Туровича, происходит со мной уже добрых несколько лет, и должен сказать, что в некотором смысле Шеф по-прежнему, на протяжении всего этого времени, остается таким же, как тогда в экспрессе Варшава — Краков. Он безмерно близок и в то же время далек. Быть может, это один из секретов его небывалой харизмы. Ведь мы в «Тыгоднике» прекрасно знаем, что к Шефу можно прийти всегда, с любым, даже самым личным и ерундовым, вопросом, и в то же время знаем, что к нему ходят только с вопросами чрезвычайной важности. Это своеобразное сочетание душевности и своего рода монументальности является, по моему мнению, одной из загадок Главного.
Я выжимаю педаль пафоса до упора и с волнением признаюсь, что я, Пильх, в руководимом Ежи Туровичем издании испытал все самое лучшее; порой у меня бывает ощущение, что только здесь я в интеллектуальном смысле родился, что здесь осуществились самые важные мои замыслы, и немалое, а может, и самое большое значение имеет тот факт, что со стороны Шефа и коллег я не раз встречал настоящее понимание, совершенно в манновском смысле: «истинно человеческое понимание».
26
Стефан Киселевский (1911–1991) — писатель, политический деятель, известен главным образом как многолетний фельетонист «Тыгодника Повшехного» и смелый выразитель оппозиционных взглядов.
27
1989 г. — переломный год в истории поляков, завершившийся провозглашением нового политического государства Республика Польша, на смену социалистической ПНР.