— Ты где спрятался? Ты где спрятался?
Они стояли на берегу и кричали. У них еще оставалась надежда, что очередным этапом на пути сенсационных приключений будет теперь большая игра в прятки. И туг нечему удивляться, ведь трудно вообразить, трудно представить, что тот, с кем еще двадцать минут назад вместе пили пиво в дринк-баре «Олаф», уже спрятался на том свете.
Кто-то наконец их услышал, кто-то позвонил, приехали, открыли прокат, взяли байдарку, поплыли, нашли и достали. Но сколько это заняло времени? Лапанув — тихая местность на периферии, капитализм добирается сюда черепашьим шагом, к довоенным телефонам на рычажках даже социализм еще не добрался. Объективно говоря, это весьма идиллические черты, но того, кто лежит на глубине пяти метров под водой, они не радуют. Его достали через сорок минут, потом искусственное дыхание, потом массаж сердца, электрошок И страшный крик матери над телом семнадцатилетнего подростка.
Я смотрю на две пары почти новых носков, лежащих на берегу. Смотрю на эти забытые носки и думаю, что в моих краях такое все-таки невозможно было бы представить. Невзирая на масштаб трагедии. Я смотрю на эти носки, и мне вспоминается ботинок. Ботинок дяди Адама, лежащий на крыше тира. Адам тоже умер, ступив на путь, на котором случаются только единственные и неповторимые приключения. Когда это было? Давно это было, но до сих пор мне снится порой звериный крик бабушки над его трупом, обутым лишь в один ботинок. Он умер, потом пролежал целую ночь на парковой скамейке, и какой-то проказник ботинок у него тогда снял и забросил на крышу стоящего рядом спортивного тира. Но откуда мы могли об этом знать? Страшная смерть дяди парализовала нас, а отсутствие ботинка парализовало еще больше. Но моя вредная бабка знала, что отсутствующий ботинок должен найтись, и начала искать, и искала, и нашла ботинок на крыше спортивного тира в парке около ресторана «Пяст».
И что же в итоге произошло? Был нарушен порядок вещей. Измученное мертвое тело вскрывали в морге в Чешине — а мать с остервенением искала ненужный ботинок. И что же в итоге произошло? Был сохранен порядок вещей. Потому что смерть должна быть на месте смерти, отчаянье на месте отчаянья, а ботинок на месте ботинка. Но это, пожалуй, невозможно, порядок вещей не мог быть сохранен, потому что его, пожалуй, вовсе нет. А кроме того, почему это, извините, за последствия сохранения порядка вещей всегда должен отвечать я? Ведь в результате не кто иной, как я, должен был на глазах у публики в странном состоянии ужаса, смешанного со стыдом, забираться на крышу тира, должен был, обуздывая свой чудовищный страх (ведь я боялся этого ботинка, как привидения), отчаянно лезть за этим ботинком.
Я смотрю на две пары носков, брошенных в траве, и знаю, что свобода моя иллюзорна, я смотрю на носки утопленника, и проклятый атавизм нашептывает мне, что ведь это почти новые носки, что нужно страх побороть и нужно бы их взять и выстирать… Две пары носков в траве, ботинок на крыше тира — вот что остается, когда все кончается.
«Это и есть ты»
Он был очень маленького роста, обладал по крайней мере тремя талантами и с большим мастерством играл на аккордеоне. Я засыпал, а сверху, из маленькой комнатки на чердаке, лилась музыка. Потом австрийский аккордеон исчез, скорее всего, стал предметом обмена: инструмент за бутылку, спирт за мелодию, гибель за искусство. Он не дожил до сорока, а его таланты умерли еще раньше.
Другое дело, что все три (талант математический, талант шахматный и талант храбрости) начали обнаруживаться в глубочайшем детстве. Совсем маленьким мальчиком он считал быстрее, чем продавщица в универмаге, у всех, даже у пана часовщика Броды, он выигрывал в шахматы и ничего не боялся. Стал бы он, если бы судьба сложилась удачно, шахматным чемпионом мира, Европы, Польши? Не знаю. В шахматы он играл превосходно, почти совсем не смотрел на шахматную домку — он видел гораздо больше, но ему не было дела, что он видит больше. Мы корпели над деревянными фигурками, движения наши были медленными и неуверенными, статичное спокойствие царило на поле боя. В его же голове проносилось стремительное и летучее сражение, партия за партией, тайфун геометрии, его шахматы были игрой более скоростной, чем хоккей, слон бежал, ладья рассекала поле, ферзь атаковал. Мат, еще мат, опять и опять мат, прежде чем человек успевал что-то сообразить.