— Не пройдём ли к буфету? Пища превосходна!
— Вы русский?! — подбежал ко мне старичок со Станиславом, так через полчасика, схватив меня за руку, как хватаются только утопающие.
— Русский!
— Ради Бога!.. Тут никто кругом не понимает по-русски?
— Вероятно, никто.
— Объясните мне, какого чёрта им от меня надобно!?
На глазах у него стояли слёзы.
— В газетах, говорят, что-то пишут! Я по-французски мерси с бонжуром. Что они там городят? Ради Бога, дайте ваш адрес. Позвольте завтра к вам зайти. Отпустите душу на покаяние. Что там про меня понаписано? За что в газеты попал?
На следующее утро я читал статью Корнели в «Figaro»:
«Все попытки вызвать у нас междоусобную войну разбиваются о мудрые действия нашего кабинета. Междоусобной войны не будет. Вчера генерал Пупков был на рауте у министра X, и этим все недоразумения устранены. Кабинет доказал, что он понимает, что такое генерал Пупков, и что его сердцу близок Крыжополь»…
В эту минуту ко мне влетел сам виновник новой победы кабинета.
Он почти без чувств повалился в кресло:
— Можно мне теперь в Россию вернуться?
— Почему же?
— А что понаписали? Мне ведь перевели. Знакомый сейчас в кафе перевёл. Господи!
Он схватился за голову.
— И дёрнула меня нелёгкая в отеле «генералом» назваться. Ведь я для прислуги. Прислуга чтоб была услужливее.
— Так вы и не генерал?
— Действительный статский советник я, поймите! Действительный статский советник! Чёрт его знает, как по-французски перевести: действительный да ещё статский да ещё советник. Я и сказал просто: генерал. А я и в военной службе-то никогда не был. Откуда они меня в герои произвели? В пробирной палатке я, сударь мой, служил, в пробирной! Какое уж тут геройство? И вдруг… Господи! Господи!..
Действительный статский советник заплакал:
— В отставку вышел, в Крыжополе поселился, вот, думал, на выставку поеду, посмотрю… Мечтал…
— Ну, что ж особенного? Франко-русские отношения… ошибка…
— Помилуйте, легко ли? Министров из-за меня ругали!
— Ну, это у них…
— Гнать их хотят! И что за манера? Ну, приехал, я понимаю, художник знаменитый, писатель, музыкант, учёный…
— Ах, ими французы у нас не интересуются, — они только нашими военными.
— Что ж делать теперь? Что делать?
Тут как раз ко мне пришло несколько знакомых французов. Я рассказал происшествие.
— Messieurs… donnez moi leçon… que faire?[26].. Фэр-то кё? — взмолился бедняга.
— Напечатать опровержение! — предложил я.
— Невозможно! — пожали плечами сразу все французы. — Кто ж напечатает! Ведь из генерала Пупкова сделали орудие все: и министерские, и националисты, и радикалы, и католики. Все об его генеральстве печатали. Кто ж опровергать будет?
— Я уеду! — воскликнул г. Пупков.
Французы побледнели:
— Избави Боже! Националисты скажут, что министерство вас оскорбило!
— Ну, так останусь навсегда!
— Да! Но министерские теперь от вас не отстанут. Недоразумение будет всё запутываться.
— Я зарежусь! — вне себя завопил несчастный.
Французы схватили его за руки:
— Избави вас Бог! Рошфор напишет, что вас зарезал Вальдек-Руссо!
Бедняга был близок к помешательству. Да, слава Богу, нашёлся один рассудительный француз:
— Хотите, чтоб газеты оставили вас в покое? Отлично! Объявите, что вы приехали просить разрешение на открытие во Франции… ну, хоть фабрики ваксы. Хотите конкуренцию нашим фабрикантам делать. Никто больше о вас не упомянет ни слова!
В отечество (Дневник генерала Пупкова[27])
Слава Тебе, Господи, отстали!
Как только внял премудрому совету сказаться фабрикантом ваксы, — как от зачумлённого все, в разные стороны.
Взял себе переводчика, потому что, как по-французски «вакса», не знаю, — и как только интервьюер явился, говорю:
— А ну-ка, переведите ему, что я во Францию не за чем иным приехал, как хлопотать о разрешении мне открыть в Париже фабрику усовершенствованной ваксы.
Как вскочит француз. Как заговорит. Долго по комнате ходил, руками махал, на ходу даже этажерку уронил и не поднял, а в конце концов цилиндр нахлобучил, ушёл, даже не поклонился.
— Что это он? — у переводчика спрашиваю.
— Ругается! «Это чёрт знает что! — говорит. — Эти русские только и думают, как бы выгоду с нас получить. С нас, с нас — французов! — выгоду. Даже, — говорит, — для национального самолюбия обидно. Тьфу! — говорит. — То заём, то фабрика! Этак, — говорит, — выгоднее немцам контрибуцию платить!» Очень, очень сердился.