А в газетах с тех пор ни полстроки. Разблаговестил, значит, интервьюерская душа!
Встретил на улице знакомого интервьюера из социалистской газеты. Подсмеялся даже.
— Что ж это, — через переводчика говорю: я теперь без переводчика ни шагу, опять чрез недоразумение в герои попадёшь, — что ж это вы за интервью ко мне не препожалуете? Готов-с!
— Monsieur, — говорит, — я социалист. Я враг капиталистов. Я фабрикантов изо дня в день ругательски ругаю. Но я француз!
И с чувством даже себя в грудь ударил.
— Раз, — говорит, — вы хотите фабрику ваксы у нас устроить, нашим фабрикантам конкуренцию делать, — извините! Я француз. Тут мы все за одно. Вы для меня не существуете!
2-го августа.
Был у министра. Надо же визит отдать. Долг вежливости.
Встретил сухо, — больше, — сурово встретил! Жестоко!
Руки не подал и с места в карьер:
— Не могу! Франция для французов! Конечно, — говорит, — я не националист. О, совсем нет! Но раз дело касается промышленности, — двух мнений быть не может. Всё трогайте, — но промышленность священна! Да и к тому же, — говорит, — совсем не ваше это дело! Иностранцы могут приезжать к нам, могут восхищаться, могут покупать, — но самим производить. Извините! Я широких принципов, я интернационалист, — если вам угодно. Все люди — братья, русские в особенности, — но ваксы у нас ни одному брату работать не позволю. Имею честь кланяться.
Значит, всё кончено. Недоразумений больше никаких. Можно и домой.
3-го августа.
Билет в кармане. Переводчика, за ненадобностью, рассчитал. По сто франков, однако, подлец, в день взял.
— Помилуйте, — говорит, — соотечественник, да я бы, по секретным местам водя, не меньше бы заработал. А тут не секретные места, а министры.
— Во-первых, — говорю, — я тебе, каналья, не «соотечественник», а ваше превосходительство!.. Раз билет в кармане — всякий русский себя опять русским чувствует.
— Тем более!
Заплатил, — чёрт с ним. Завтра фью-ю! и поехали. В Крыжополе-то теперь — тишь, гладь, Божья благодать. Расспросов-то что будет. Весь город оживлю! Рассказов на весь остаток моей жизни хватит.
Кёльн, 5-го августа.
Сижу и мчусь. И с каждым моментом, с каждым оборотом колеса всё ближе и ближе к отечеству.
С пассажиром vis-a-vis познакомился. Русский. Из Петербурга. В весьма значительных чинах.
Разговорились. Весьма приятная личность, но когда Я «действительным статским советником Пупковым» отрекомендовался, — по чертам лица пробежала как бы змея, и глаза стали стеклянные.
— Ах, — говорит, — «генерал Пупков!» Очень приятно. Читали, читали про вас в газетах! Как же-с! Париж-с собой заняли-с! На раутах у министров-с! Скажите, весело? А я вот, представьте-с, не был-с. Не был! Хотя… по своему положению, казалось, должен был бы быть отмечен и на внимательность мог рассчитывать. Но где же им-с! «Генералом Пупковым» были заняты. До того ли им-с? Так нигде и не был-с! За свои деньги принуждён был по кафе-шантанам ходить!!
Последние слова были сказаны даже со скорбию.
Я, было:
— Ваше превосходительство, да ведь я-то… я-то ни при чём во всём этом…
— А это уж, — говорит, — не наше дело разбирать, при чём вы или не при чём! Не наше-с…
И так на это проклятое «не наше» упирает, — словно сказать хочет:
— Это уж другие на это есть. Они тебя, дружка сердечного, разберут!
Тьфу! Даже дух переняло.
Всё расположение испортил.
А что, если и в самом деле?
Приезжаешь этак в Вержболово. Паспортную книжку отдаёшь, вещи осматривают — и вдруг выходят и спрашивают:
— Действительный статский советник Пупков?
— Я-с.
— Вы-с? Очень приятно. Не потрудитесь ли, ваше превосходительство, пожаловать в комнату. Там у вас в паспорте так, ничего, клякса есть, и за нею неразборчиво.
Жалую в комнату. Притворяют двери.
— Это, — говорит, — клякса так, для публики. А дело вот в чём. Не потрудитесь ли вы, ваше превосходительство, объяснить…
И бумажку из кармана вынимает.
— Вы в Париже генералом титуловаться изволили?
— Да, но видите ли…
— Это уж не наше дело: «видите ли». Это вы уж потом, другим объяснять будете: «видите ли». С нас и одного сознания довольно. Запишите! Скажите, вы и с интервьюерами интервьюировались? И от всевозможных газет? От всевозможных? Да-с? И насчёт Пекина было?
— Было, но позвольте…
— Это уж не наше дело: «позвольте». С нас и того, что «было», достаточно. Министров из-за вас менять хотели?
— Так только разговор был…
— Ах, разговор всё-таки был!
Тут начальник станции в дверь стучится:
— Поезд отправлять время.