Непременно мономаном. Немономана не хватит!
Это у нас особый сорт мономании — искать справедливости.
Как, однако, чёрт возьми, приятно всё это думать и писать.
Подумайте!.. А впрочем, приятного аппетита и спокойного сна. Главное — спокойного сна.
Полицейское дело
«Нижний Новгород. — В судебной палате рассмотрено дело бывших полицейских: Шлеметевского, Шульпина, Ольховича, Шибаева и Панова, обвиняемых в нанесении весной 1899 года побоев с переломом рёбер задержанному крестьянину Воздухову, который не приходя в сознание, умер. Били его ногами, книгой, кулаками. Избитого бросили в камеру. Первые трое из поименованных подсудимых приговорены палатой в каторжные работы на четыре года».
Газетная телеграмма.Трое нижегородских полицейских приговорены к 4 годам каторги.
Для них это приговор к смертной казни, и притом мучительнейшей.
Каторга ненавидит полицию.
Воров, грабителей, убийц, самих когда-то «допрашивали» в участках, и когда к ним попадает полицейский, они «припоминают».
На Сахалине, проходя мимо одной из тюрем, я услыхал отчаянные вопли.
— С хородовым ихрают! — объяснил мне с улыбкой «стрёмщик», стоявший на страже у дверей.
В другой раз мне пришлось видеть, как «играли с городовым».
«Игрок» Василий Петрович выиграл большое состояние, — рублей восемьдесят.
Весь «номер» тюрьмы был поставлен вверх ногами.
Старый «бабай», татарин, целый день не закрывал своего «майдана».
Стоял у раскрытого ящика с картами, папиросами, варёными яйцами, ситником, жареным мясом:
— Можэт, Васыл Петрович что потрэбует.
Василий Петрович лежал на нарах и уже скучал.
Около него суетились, вертелись, егозили голодные «жиганы», выдумывая, чем бы ещё развлечь Василия Петровича.
Водку Василий Петрович пил и других потчевал.
На гармонике ему играли.
Картинки он у Балада, тюремного художника-кавказца, покупал и рвал.
«Хама», как собаку, кормил.
«Хам», умирающий с голода, из продувшихся в лоск «жиганов», проигравший свой паёк за три месяца вперёд, стоял на четвереньках.
Василий Петрович плевал на хлеб, кидал ему.
— Пиль!
«Хам» должен был ловить налёту непременно ртом и радостно лаять, к удовольствию всего «номера».
Но и эта игра Василию Петровичу надоела:
— Пшёл к чёрту!
Он лежал и скучал.
Что бы такое выдумать?
— Сенька! — улыбнулся ленивой улыбкой Василий Петрович.
Нашёл!
— Сенька, как тебя в полиции дули? А?
Сенька, поджарый жиган, ожил, подскочил, тряхнул головой и осклабился всей мордой:
— Жестоко дули-с, Василий Петрович! Так точно!
— А ну-ка-сь, расскажи!
При этих словах арестант, лежавший неподалёку на нарах, потихоньку встал и пошёл к выходу.
Но сидевший на краю нар «парашечник» вскочил, загородил дорогу:
— Куда?
— Стой, брат, стой! — рассмеялись другие арестанты и подтолкнули его поближе к Василию Петровичу, — послухай!
Это был бывший городовой, сосланный в каторгу за то, что повесил жену.
— За что ж тебя дули? — как будто бы удивлялся Василий Петрович.
— Стало быть, допрашивали! — отвечал весело Сенька. — По случаю ложек!
— В участке, значит?
— Так точно, в участке. Иду, стало быть, по Хитрову рынку, а меня и — цап, забрали и посадили в каталажку. А наутро приходит г. околоточный надзиратель. «Так и так, винись, значит, где серебряны ложки? Твоих рук дело!» — «Дозвольте, — говорю, — ваше высокоблагородиё! Явите такую начальническую милость! Отродясь ложек в глаза не видывал!» — «Не видывал — гыть, — раскурицын ты, курицын сын! Так ты у меня по-другому заговоришь!» Да кэ-экс развернётся, по уху меня — хле-есть!
— Да ну?
— Свету не взвидел! Сейчас сдохнуть!
— Да как же он тебя так?
— Да вот этаким манером-с!
Сенька подскочил к бывшему городовому, развернулся — и звезданул его в ухо, тот на нары треснулся.
— Здорово тебе, Сенька, дали! — покачал головой Василий Петрович.
Бывший городовой вскочил, лицо в крови, — об нары разбился, — заорал, как зверь:
— Чего ж ты, стерьва!?
И кинулся на Сеньку.
Но «жиганы» ловко дали ему подножку, кинулись, насели, скрутили руки назад, подняли и держали.
Сенька стоял весь бледный, со стиснутыми зубами, дрожа. «Человек разгорался». Кровь играла.
«— Держи, — говорит городовым, — его, подлеца, туже». Да кэ-эк развернётся, да кэ-эк в другое ухо резне-ет!
Сенька наотмашь резнул бывшего городового в другое ухо. Тот зашатался и завопил благим матом.