"Люди работают, а эти чем занимаются?' "Это что, символика?" "Буржуазное растленное влияние!" "И что же вы проповедуете этими двумя голыми телами, поправшими многострадальный земной шар?" "Пропаганда секса!" "Извращение!" "Социалистический реализм тут где?!" "А если сам увидит?"
Да ну их всех к черту! С выставкомом я сглупил. Но то, что картину нарисовал именно я, меня все еще радовало. Что-то в ней было, чего я не хотел осознавать, но лишь только чувствовал, без слов, без объяснений. Картину я назвал "Сознание и подсознание", что тоже вызвало нападки комиссии. Подсознание в ее понимание ассоциировалось с чем-то темным и неприличным.
— Смели кофе, — сказала жена, не отрывая голову от подушки.
Старый, полуразвалившийся диван, раскладывающийся на ночь, полушубок поверх одеяла для тепла.
"Фигу! — подумал я. — Где его возьмешь, кофе?" Но все же пошарил на столе. Хм... Кто-то из гостей, наверное, принес. Почему я что-то помню, а что-то путается в голове? Кофе я все же смолол. Помню вот, как однажды в Москве, в магазине напротив Почтамта я попросил взвесить мне двести граммов кофе и опешил, когда меня спросили: "Какого?" Я-то в Тымске думал, что кофе — это просто кофе. А тут был колумбийский, арабика и еще сорта три. Я в панике назвал ближайший ко мне, а вечером от друзей с облегчением узнал, что его обычно добавляют к другим сортам для улучшения цвета.
Когда запах кофе, впрочем, дрянного, распространился по мастерской, жена окончательно проснулась, выпрыгнула было из постели нагишом, но тут же напялила на себя полушубок, затолкала ноги в валенки и в таком виде подсела к столу, уголок которого я очистил для кофепития. Вид ее, в отличие от моего, был свежим и цветущим. Впрочем, я никогда не видел ее уставшей. Она отхлебнула из щербатой чашки, отщипнула корочку засохшего хлеба, спросила:
— Тебя как зовут?
Я поперхнулся, выпучил глаза, сказал с трудом:
— Ты что? Маром меня зовут. Мар я!
— А-а... А меня как?
— Бэтээр, — сказал я. Что она опять задумала? Или не хочет, чтобы я заводил разговор о вчерашнем выставкоме?
— Все Бэтээр, да Бэтээр. Зови уж лучше меня бульдозером!
— Да чем тебе не нравится это имя?
— Таких имен не бывает. Это кличка какая-то. Ты слышал, чтобы еще какую-нибудь женщину звали Бэтээром?
— Не Бэтээром, а Бэтээрой...
— Все равно!
- Вообще-то не припомню. Да в чем дело?
— А в том, что бэтээры в армии есть. А у меня должно быть женское имя.
— Какое же? — спросил я.
— Ну, Бэти... Бэт, на худой конец.
Причуд у нее всегда было много, пора бы уж мне и привыкнуть.
— Как хочешь. Пусть будет Бэти...
— Не так!
— А как?
— Сообрази!
Я крутанул своими тяжело двигающимися мозгами.
— Бэт, милая, пей кофе, а то оно остынет.
— Ну, уже лучше, — согласилась она.
А о вчерашнем выставкоме ни слова. Да мне и самому не хотелось вспоминать. Денег бы раздобыть.
Мы еще немного поговорили о разных мелочах, и я пошел в ванную-сортир почистить зубы и умыться. Все-таки с моей головой творилось что-то непонятное. Может, я упал вчера на улице? Да нет, вроде... "Космические" мысли роились в голове: корабли, планеты. А-а... Ну, понятно. Где-то в подсознании созревает сюжет новой картины! Несколько дней, недель, а может быть, и месяцев, будет продолжаться это мучение, а потом меня подхватит и бросит к мольберту. И я начну писать, сам не зная что. Осознание придет потом. Значит, снова не для выставкома... Ладно... А я уж испугался. Просто, раньше меня космическая тематика никогда не интересовала.
Я вышел из ванной. Бэтээр... Бэт, то есть, стало жарко в этакой холодрыге. Она стояла перед зеркалом шифоньера босиком, в одной юбке и что-то примеряла на шее. Я бы и не обратил на это внимания, но, проходя мимо, взглянул на ее отображение в зеркале. Потом снова на саму Бэт... Сначала я ничего не понял, потом понял и, наконец, вовсе запутался. Спиной ко мне стояла Бэтээр в одной коротенькой черной юбке. Правая ее рука была поднята к волосам, левая чуть придерживала грудь. Бэт смотрела в зеркало. Отражение в зеркале было видно не полностью, она чуть загораживала его. Но... но в зеркале Бэт уже была в одной белой кофточке. И там ее рука поддерживала грудь. Теперь я понял. То есть понял, что вот стоит женщина, молодая, красивая, стройная, в одной коротенькой черной юбке. А в зеркале отражается она же, но уже в кружевной белой кофточке. По частям все было просто и ясно. А вот вместе — нет.
Я подошел поближе, положил руку на ее голое плечо. В зеркале же я сжал пальцами кружева ее кофточки.
— Не помни, — миролюбиво сказала Бэт.
— Что это? — спросил я.
— Где?
— В зеркале!
Я повернул ее лицом к себе, а сам смотрел в зеркало. Ее голые груди жгли меня через свитер. А там, в зеркале, белая кофточка едва опускалась на ее крепкие ягодицы. Еще один разворот.
— Да что с тобой, Мар?
Я чуть отпрянул от Бэт, глядя то на ее спину, то на кружева в зеркале. Она что, сама не видит этого? И тут по ее спине побежали какие-то мурашки, точки, крапинки, закружились хороводом, сгруппировались, и я прочел:
НЕ ВЕРЬ МНЕ, НО ВО ВСЕМ СО МНОЙ СОГЛАШАЙСЯ.
— Что у тебя на спине?! — заорал я.
— Где? — перепугалась она и сама повернулась спиной к зеркалу, выгнула шею, стараясь рассмотреть то, что так переполошило меня, но увидела лишь кружева. — Ну вот, помял все-таки...
Я разворачиваю Бэт спиной к себе, смотрю на зловещее сообщение и начинаю вспоминать. Это было, было! Я тру ее спину рукавом свитера, надписи распадаются на точки, которые еще некоторое время движутся в беспорядке, потом осыпаются, и я сдуваю их.
— Надо разыскать Прова, — бормочу я.
— Давно пора, — соглашается она. — Только сначала принеси воды из скважины.