– Ты что чужое яблоко ешь? – набросился на него Витька.
– А ты сам сказал: «Пусть ест все», – разъяснил Семка. – Я и подумал, что можно есть твое яблоко. От яблок тоже мускулы растут, да?
– Нет, от яблок не очень, – неуверенно ответил Витька, быстро догрызая спасенную половинку. – Ну, пошли тренироваться.
Братья вышли из дому и побрели в кустарник.
– Представь себе, что я – Лешка, – сказал Витька. – Мы его, то есть меня, повалили, и тебе нужно держать его – значит, меня – за ноги. Понял? Ну, хватай покрепче!
Витька лег на траву. Семка навалился сверху и вцепился руками в Витькины ноги.
– Еще крепче! – потребовал Витька.
– А чего ты ногами дерешься? – завопил Семка. – Ты мне коленом в лоб ударил!
– Так я же Лешка, – разъяснил снизу Витька и тут же взвыл: – Ты чего щиплешься?
– Так ведь это я Лешку, – удивился Семка. – Я Лешку бью, а не тебя.
– Так ты не очень! – повысил голос Витька. – Я все-таки Витька, а не Лешка. Ой! Отпусти, слышишь! Чего ты крапивой жжешься?
Братья вскочили. Перед ними, корча рожи, стоял Лешка с пучком крапивы в руках. Он неожиданно прыгнул к Витьке и еще раз стеганул его по ногам крапивой.
– Ну, погоди, – пригрозил Семка, – через месяц посмотрим!
Лешка засмеялся:
– Через месяц, через месяц! Эх вы, трусишки! Брысь отсюда, мелюзга!
Витька и Семка переглянулись.
– Витька, – с надеждой сказал Семка, – ну, посмотри, может, у меня уже мускулы выросли! Ну, пощупай!
Витька пощупал и сказал:
– Знаешь, уже выросли! Почти такие же, как у меня!
Семка счастливо улыбнулся, зажмурил глаза и бросился Лешке под ноги. От неожиданности Лешка свалился. Сверху его оседлал Витька.
– Я держу крепко! – задыхаясь, кричал Семка. – Рви у него крапиву! Лупи его!
Витька, обжигаясь, вырвал из рук поверженного Лешки крапиву и начал его хлестать. Лешка выл, лягался, бил Витьку руками, но никак не мог освободить ноги, в которые мертвой хваткой вцепился Семка.
– Ну, хватит, – переводя дыхание, сказал Витька. – Отпускай его, Семка.
Лешка вскочил, погрозил братьям кулаком и, подвывая, бросился бежать. Братья осмотрели друг друга.
– Смотри, какой он мне синяк поставил, – с гордостью сказал Семка, ощупывая лицо.
– Когда это под глазом, то называется не синяк, а фонарь, – солидно поправил Витька. – Теперь будет знать, правда?
– Ага! – радостно согласился Семка. – Теперь будет знать! Витька, а ты будешь все каникулы меня тренировать, да?
– Конечно, – ответил Витька.
МИШКИНО СЧАСТЬЕ
У Миши философский склад ума. Так говорят взрослые, отдуваясь после очередной беседы с надоедливым мальчишкой. И Миша иногда чувствует себя несчастным: в мире столько интересного, весь мир, кажется, состоит из одних вопросов, а ответить на них некому. Почему звезды держатся в воздухе, а камень падает? Ведь камень легче. Почему мотор не работает, если его не заведешь, а сердце бьется?!
И что это такое – жизнь? Что такое судьба и что значит счастье?
Уроки Миша приготовил и теперь бесцельно бродит по квартире. Только что он поговорил с черепахой, которую дядюшка Римус считал самым мудрым существом на свете. Но черепаха молчит. То ли она поглупела со времен дядюшки Римуса, то ли считает ниже своего достоинства отвечать на вопросы жалкого третьеклассника.
На диване лежит папа. Сегодня у него отгул, и папа наслаждается книжкой. Вот кто мог бы на все ответить!
Он – человек неглупый, это Миша знает точно. Но человек с недостатками. На все вопросы у него один ответ: «Подрастешь – узнаешь, Спиноза!» Кроме того, лицо у папы становится очень несчастным, когда его отрывают от книжки. Зато когда он в настроении – лучшего собеседника не придумаешь. Обидно, что он вцепился в свою книгу. А может, попробовать? Глупо упускать такой шанс.
– Папочка, расскажи, пожалуйста, что такое счастье?
Папа, который давно с легким беспокойством наблюдал за передвижением сына по квартире, с ненужным удивлением оторвал глаза от книги. На его лице – целая гамма чувств. Анализируя их, Миша приходит к выводу, что события разворачиваются благоприятно. Обычно в таких случаях папа сердито гремит: «Брысь на улицу!» Но сейчас он вздыхает и откладывает книгу в сторону.
– Счастье? – переспрашивает папа, с хрустом потягиваясь на диване. – Это не так просто ответить. Да, совсем не просто.
Миша сочувственно кивает, как бы извиняясь, что возложил на папу бремя ответа на такой тяжелый вопрос. Но что поделаешь, если так получилось? Ведь нужно когда-нибудь разобраться в этом деле.
– Однако, – продолжает папа, – можно ответить примерно так: счастье – это жить и трудиться.
Что-то в этом определении Мишу не устраивает. Да, решительно не устраивает. Но продумывать возражение некогда, папа уже начинает коситься на книгу.
Приходится приводить первый же пришедший в голову аргумент:
– Значит, рабы в каменоломнях были счастливы?
– Рабы? – озадаченно переспрашивает папа. – С какой стати? Рабский труд – самое большое несчастье на свете. Счастье – это жить и трудиться свободно! Понял? Иди погуляй.
Папа поворачивается на бок, давая понять, что аудиенция окончена. Но по его напряженному затылку и нарочито безразличному покашливанию Миша определяет, что папа мучается угрызениями совести. Кроме того, счастье в его определении снова оказалось каким-то расплывчатым, непонятным.
– А Робинзон? – вызывающе спрашивает Миша. – Разве он был счастлив на своем необитаемом острове?
Папа с досадой откладывает книгу в сторону. Возражение убедительное. В душе проклиная себя за то, что влип в эту историю, папа подтягивает на помощь резервы.
– Однако отдельные элементы счастья в жизни Робинзона были, – мудро замечает он. – Скажем…
– …когда он ел изюм, – помогает Миша.
– И когда он ел изюм, – соглашается папа, – и когда пришел Пятница. Ведь беседовать с живым человеком – это счастье.
– Еще бы, – охотно соглашается Миша. – Я сам чувствую себя как Робинзон, когда ты читаешь и не хочешь со мной разговаривать. Но зато теперь я понял, что такое счастье: это когда ты дома и беседуешь, не обращая внимания на книгу.
Папа смущен. После такого чистосердечного признания читать было бы кощунством. Погладив сына по взъерошенной шевелюре, папа спрашивает:
– И это все?
– Почему же, – подумав, отвечает Миша, сообразив, что из этой лирической ситуации можно выжать и кое-что существенное. – Счастье – это когда ты беседуешь со мной и еще покупаешь мне грецкие орехи. Или мороженое.
– У тебя, Миша, какое-то потребительское представление о счастье. – Папа снова ложится на диван, давая понять, что прозрачный намек на орехи и мороженое к сведению не принят. – Счастье шире. Его нельзя ограничить несколькими желаниями, оно как птица, которой тесно в любой клетке, как бы обширна она ни была. Счастье – в свободном и любимом труде, в победах и в борьбе. Да, особенно в борьбе!
– И в боксе тоже, – деловито добавляет Миша. – Когда боксер по телевизору побеждает, он счастлив.
– Я имею в виду не только спорт, – мягко уточняет папа. – Борьбу вообще! Борьбу за свободу, за успех в любом деле, борьбу человека с природой. Понятно?
Миша кивает головой.
– Значит, счастливы могут быть только взрослые, – уныло говорит он. – Детям никто не позволяет бороться с природой, и нет у них любимого труда… Наверное, существует счастье только для тех, кому больше шестнадцати лет…
– Разумеется, детям никто не позволит дрейфовать на Северном полюсе или строить города в тайге, – соглашается папа. – Когда-нибудь нынешние дети станут взрослыми; среди сегодняшних школьников наверняка есть Эдисоны, Курчатовы и Гагарины. Но всякому овощу свое время. Если покорять космос тебе рановато, то потрудиться на кухне и вымыть посуду ты сможешь вполне успешно. Так что брысь на кухню и дай мне спокойно дочитать книгу.