– Ну и что? – недоуменно спросил милиционер Женька. – Прикажешь по этому поводу организовать почетный караул?
Завклубом Симка-Серафимка пожала плечами, давая понять, что она разделяет недоумение предыдущего оратора. И лишь хирург Петька более или менее живо реагировал на эту новость.
– Будет любопытно взглянуть на его левую руку, – сказал он, морща лоб. – Помнится, лет пять назад у него был прелестный вывих локтевого сустава с ограничением подвижности… Кстати, Костя окончил свое театральное училище, кто знает?
– Да, да, – обрадовалась Симка-Серафимка, – ведь он артист! Он даже снимался, мне кто-то рассказывал. Вот здорово, нужно будет пригласить его в наш клуб!
– Артист? – с уважением переспросил Женька. – О, смотри ты!
– Погодите, – председатель Гришка – поморщился. – Что за восторги? Можно подумать, что в село Кашурино приезжает на гастроли миланский театр «Ла Скала». Могу вас огорчить: миланцев у нас кто-то по дороге перехватил. Кажется, Париж. А приезжает к нам киноартист Костя Ежевикин, известный по картине… По какой картине? Никто не знает? Плохо. Впрочем, я тоже не знаю. Вроде бы в каком-то фильме Костя играл толпу. Однако вот что пишет наш приятель, эту цитату я запомнил дословно: «…поэтому возникла возможность на недельку приехать. Приеду уже не как студент, тетушка Прасковья, а как артист, известный в широких кинокругах, со своим творческим почерком. Впрочем, я не удивлюсь, если в вашей глухомани о моем творчестве никто и не слыхивал: свиноферма, несмотря на свою полезность, очень далека от искусства. Однако устал от столичной суеты и хочу отдохнуть. Боюсь только, что бывшие однокашники уж очень будут досаждать своей компанией: ведь каждому хочется погреться в лучах чужой славы…»
– Ну и дворняга же! – возмутился милиционер Женька. – Всех облаял! Он всегда был хвастун, но чтобы так…
– Прошу занести в протокол, – обратился председатель Гришка к Симке-Серафимке, – что кинозвезда Константин Сидорович Ежевикин, обладающий творческим почерком, квалифицирован как дворняга. Товарищи, прошу понять, нам оказывают честь. Устав от суеты, к нам приезжает гость, известный в кинокругах. Не как Чаплин или Брижит Бардо, но все-таки известный. Он справедливо обеспокоен тем обстоятельством, что хрюканье поросят в нашей деревенской глуши помешало нам как следует изучить его творчество. Дорогого гостя нужно успокоить. Он должен увидеть, что кашуринцы любят киноискусство и ценят лучших его представителей. Костя приезжает послезавтра, и нам необходимо…
Не успел Костя Ежевикин, выйдя из вагона, удивиться небывалой толпе на полустанке, как у него вырвали чемоданы и в освободившиеся руки сунули огромный букет цветов. Затем на Костю обрушилась десятибалльная волна земляков. Его обнимали, тискали, мяли, жали, давили, что-то кричали в уши и дружески били под ребра, причем все Костины попытки освободиться были тщетны. Наконец, задыхающегося и полуживого, его выдернули из клубка встречающих и довольно бесцеремонно втащили на деревянный помост. Здесь ему помогли стащить с головы намертво продавленную шляпу, переправили со спины на грудь галстук, взяли из рук охапку прутьев, пять минут назад бывших цветами, и потрясенный Костя увидел над толпой огромный транспарант:
Оглушенный и ошеломленный оказанной ему честью, Костя все же быстро сориентировался – сказались профессиональные навыки. Он принял позу народного трибуна и только раскрыл рот, чтобы произнести простое и величественное «спасибо, земляки», как подлетел какой-то шустрый пацан и сунул ему в зубы огромный кусок сотового меда, знаменитого кащуринского меда, который по традиции подносили почетным гостям. Костя поперхнулся, задохнулся, вытаращил глаза, и тут его потрясло громоподобное:
– Знаменитому земляку – урра!
Оторвав от зубов мед, Костя оглянулся. Рядом с ним, не сводя с него влюбленных глаз, стояли старые друзья – Гришка, Петька, Женька и Симка-Серафимка. Полным достоинства кивком Костя поздоровался с ними, подумал немного и сказал:
– Подходите сюда, ребята, поближе. Ну, не стесняйтесь!
– Урра! – дурным голосом вдруг завопил Петька. – Урра Константину Ежевикину!
Костя широко улыбнулся и только успел вновь принять позу трибуна, как его неожиданно дернули за ногу и он, взвизгнув, полетел вниз с помоста. Но упасть ему не дали. Десятки рук мгновенно превратились в живую пружину, и под приветственные клики толпы Костя полетел в воздух. Здесь он быстро сообразил, что это древнее выражение человеческой признательности – весьма сомнительное удовольствие. Так, вероятно, может, чувствовала себя одинокая картофелина, попавшая в центрифугу, где ее болтает во все стороны и избивает обо все стенки. Сначала Костя вежливо просил, потом начал умолять, а когда ему показалось, что с него сползают брюки, – завопил. Его спас Женька, который подхватил Костю за ворот пиджака и, как мешок с отрубями, втащил на помост.
– Ребята, – задыхаясь, начал Костя, – я очень благодарен, я счастлив, но…
– Товарищи! – закричал в микрофон Гришка. – Только что наш знаменитый гость сказал, что он счастлив ступить на родную землю! Урра Ежевикину!
– Не надо! – пискнул Костя, но было поздно. Его снова дернули за ногу, и со сдавленным криком он по летел вниз…
Когда дорогого гостя повели домой, он был совершенно выпотрошен и внешне походил не столько на знаменитую кинозвезду, сколько на захудалое воронье пугало. Обеими руками он цепко держался за свои брюки и как-то странно переступал левой ногой.
– Спасибо, товарищи, спасибо, ребята, – бормотал он, – но у меня не осталось ни одной пуговицы!
– Молодежь! – преданно рявкнул Женька. – Оторвали на сувениры!
– А пола пиджака? – огрызнулся артист. – А манжеты брюк? Их тоже оторвали на сувениры? И подошву от туфли оттяпали – тоже на сувенир? Что это такое?
К дому Костиной тетки Прасковьи Ивановны тянулась стометровая очередь мальчишек и девчонок. Несколько дружинников наводили порядок.
– Это за автографами, – разъяснил Гришка. – Сегодня по графику получает только наше село. А с шести утра придут из соседних деревень, все расписано на неделю вперед.
– Но ведь я, – возмутился Костя, – должен буду давать автографы с утра до ночи!
– Ни в коем случае! – возразила Симка-Серафимка. – Мы будем делать перерывы на твои выступления в клубе.
– Они… тоже запланированы?
– А как же! Два выступления в день, воспоминания и впечатления. Весь сбор – в фонд сооружения твоей статуи на школьном дворе, в твою натуральную величину.
– Статуи? – ошеломленно пробормотал Костя. – Это…
– Ну ладно, пора заняться делом, – озабоченно сказал Женька. – Боюсь, давка начнется. Начинай, Константин Сидорыч, давать автографы, чтобы к ночи кончить.
– А какая разница? – возразил Гришка. – Все равно ему сегодня ночью не спать!
– Почему это? – испугался Костя.
– Народное гулянье, – объяснил Гришка. – В твою честь. В знак признания заслуг. Так что будь готов.
– Но ведь я хочу спать! – обозлился Костя.
– Ничего не поделаешь – популярность! – Гришка кротко улыбнулся и почтительно откланялся.
Несколько дней спустя друзья-однокашники собрались вечерком на квартире у председателя Гришки, который в коротком вступительном слове высоко оценил проделанную работу.
– Пока все идет как по маслу, – резюмировал он. – Ты был, Петька, ответственным за встречу в школе. Как прошло?
– Спектакль был по системе Станиславского! – похвастался Петька. – Эх, не пошел я в режиссеры… Ну ладно. Значит, собрание открыл завуч Павел Никитич. Он начал с того, что выразил радость по поводу встречи с бывшим учеником, а кончил несколько неожиданным, но тепло встреченным собравшимися сравнением Кости с Людмилой Гурченко. Ему, Павлу Никитичу, показалось, что это родственные дарования. Затем слово предоставили Косте. Он сказал: «Товарищи!» – и тут же из зала раздался радостный вопль: «Он нас, простых школьников, назвал своими товарищами! Ур-ра!» Отгремело. Костя продолжил: «Я рад, что снова в этом зале», – и снова вопли из зала: «А мы-то как рады! Это праздник для нас!» Дальше Костя уже не смог сказать ни слова. Как только он раскрывал рот – начиналась овация.