— Ученье — свет, а неученье — чуть свет и на работу. Как я вот. В школу она должна через две недели пойти.
Люди шли по двору, и все это были хорошие люди, днем они изнуренно тратили себя на работе, а вечером их принуждали ходить в дружине, посещать товарищеские суды и слушать лекции о вреде алкоголя. Видя Настю опаленной, с потрескавшимися руками, томимой жаждой, они кривили губы, не зря говорят, что человеческий мозг — это черный ящик, и понять его нельзя. Толпы черных ящиков шли по улицам, обтекая Настю, и лишь иногда кто-нибудь кормил ее. Тетя Паня часто кормила. Последний раз кормила ее в декабре, в конце, когда елку ставили, и вдруг Настя схватила петушка, стеклянного — хрум-хрум — и сжевала, за леденец приняла, такого красивого петушка и сжевала. А запах из кулька шел Насте прямо в нос, и из глаз ее выкатились жидкие горошины, а мимо уха пролетел одуревший от благополучия голубь. Тогда Сонечка открыла пошире кулек с куриными косточками, чтобы девочка могла их брать, и она брала, быстро-быстро пережевывала, после чего-то высасывала, а оставшееся месиво бросала своей собачке. У Сонечки по носу прошел сквозняк, предвещавший слезы, благо в это время подошла Ольга и что-то буркнула, продираясь сквозь завалы согласных, можно было понять «школьный лагерь», и вот уже она повернулась и пошла, двигая жирными мышцами спины, которые словно кричали: «Нам тесно в этом платье, узко, плохо — спасите нас!»
— Еще когда я считала только до двух, я тоже была полная!
В ответ на Сонечкины слова Настя убрала свой рот куда-то в область уха и еще раз взглянула на изображение яблок: хотелось заполнить все внутри рта жеваным яблоком, весь объем, потом — весь желудок и все, что ниже, а в эти же миги Антон, весь в ожидании приключений, впитывал медленную жизнь двора. Ветер раскачивал природу, кроме того дерева, которое наткнулось на ограду, давно, лет, может, десять назад, и с тех пор срослось с железной пикой в том же месте, где острие железом вонзилось в ствол, древесина пошла буграми-буграми, словно напрягла мышцы для борьбы за жизнь и как бы крича: «Спасите, помогите!»
— А дереву больно? Но почему оно одно росло в сторону ограды!
И только Соня спросила шепотом то, что нужно было прокричать во весь голос или даже передавать по световой рекламе — день и ночь передавать: «А эта девочка голодная? А почему она голодная?»
Ивановы уставились на одежду Насти, сплошь состоящую из заплат — точь-в-точь шкура Безымянки — они просто не знали, как объяснить пятилетней дочери, что в эпоху глубокого удовлетворения все думают о драгоценностях, поэтому многие спиваются, в том числе — мама Насти, они решили отвлечь ребенка: что это там дымится во дворе? Дымится кратер вулкана по имени «Канализация», — так замысловато ответил Антон. «До чего он у вас умен», — взглядом сказала тетя Паня, и мама Антона расцвела, как мальва, алым цветом. «Смотрите: собачка ласточку делает — ногу подняла!» — особо умным голосом заметил Антон — тут Иванову-старшему тоже пришлось заалеть от смущения, но уже не от гордого… да, ум у сына гигантский прямо.
Мама-Иванова наконец перешла к делу — спросила, где Настя ночует.
— Да, жила тут у одних, но они — туники, что-о! — Неужели кто-то не знает, что туники — тунеядцы значит. Настины поделки продавали, коклеты покупали, таксистской водкой запивали.
— В таких сильных дозах жизни хлебнула, — прошептал свое мнение Иванов-старший и громко спросил: — А теперь ты как живешь?
— Всяковато, — оживилась Настя, пустив в ход все двести мускулов, какие есть на лице. — Ольга обещала витаминов дать. Она каждый день по пачке съедает.
Настя, конечно, вдвое преувеличила Ольгины возможности — съедала та не по пачке каждый день, но на Ивановых сообщение произвело то сильное действие, на которое рассчитывала Настя: они стали глазами говорить друг другу что-то важное, потом появились слова: вот почему она толстая… обмен веществ… сорвала…
— Мама! — вскрикнула Соня. — Неужели у нас на клумбе так грязно, что черви завелись?
Все посмотрели на клумбу: на лопате тети Пани энергично извивался розовый дождевой червь. Настя первая засмеялась, подтолкнув Соню локтем: «Дурочка-снегурочка, твой папа — Дед Мороз…», не закончив, она кинулась к молочному пакету, который сам шел по тротуару, но тут же прояснилось, что не сам, это кошка Безымянка где-то, видно, стащила пакет, прогрызла дырку и выпила молоко, а обратно вытащить голову уже не сумела. Пока Настя снимала молочный пакет — кошка покорно стояла, а Ивановы смотрели и не понимали, почему девочка возится так долго. Наконец они догадались, что от вечного недоедания руки Насти ослаблены и не могут разорвать бумагу. Антон нагнулся, разорвал — голова Безымянки освободилась, и Мама-Иванова взволнованно задышала. «А почему у меня слезы появились?» — спросила Сонечка. «А вот что, — ответила мама, — пойдемте, накормим всех пирожками с мясом».