— Спасибо, что пришел, — сказал Степан, вводя Мишука в свою комнату. — Я тебя ждал… Был ты у Маруси?
— От нее и пришел… Каждый день у нее бываю. Дал ты мне нагрузку, ну тебя…
Он попытался притвориться сердитым, но из этой попытки ничего не получилось: его лицо было и улыбающимся и грустным в одно и то же время.
— Как она себя чувствует?.. Как тебя встретила?
— А что там «чувствует»!.. Плохо, конечно… Как пришел я в пятницу, так она совсем полоумной была. Плакала, утопиться грозилась… Глупость, конечно.
— А теперь?
— Теперь ничего. — Он задумался, стоя у полки и перебирая еще не уложенные книги. — Я сразу тактику выработал — ее одну не оставлять, а то она сдуру… Да ничего, обойдется… Ну, в кино ее повел, чтоб не скучала…
— Ну?.. Честное слово, мне хочется сказать: «Слава богу!»
— Скажи, скажи, комсомолец… — усмехнулся Мишук. — Эх, ты!
— Все время это было, как камень на душе. Понимаешь? Еще раз спасибо тебе!
— Ладно… — буркнул Мишук и на время ушел от этой темы: — А тебе ящиков для книг не хватит. Чувствуешь?
— Да я ведь не все книги возьму. Видишь, сколько уже отобрал. И еще будут.
— Продашь? — нахмурился Мишук.
— Не те времена. Забирай их, если хочешь. Эту… И Григоровича… И вот эту… — Радость, успокоение, сменившие тяжелую опаску, выразились в приливе мотовства, расточительности; он отложил для Мишука даже многое из того, что твердо решил увезти с собой.
— Хватит! — протестовал Мишук. — Куда ты столько… В мою комнату и не влезет.
— А ты снял комнату? Поздравляю!..
— Снял на Слободке… Маленькая, вроде ялика, ну ничего. Для двоих и ялик хорош.
— Вот как! Значит, и это решилось?
— Ну, не совсем… Однако задаток есть!
— Какой задаток?
Мишук одернул рубашку, выпятил грудь:
— Это видишь? Рубашку-то она вышила. Если девушка рубашку парню дарит, так это вроде расписки в загсе, даже крепче. Для тебя она вышивала, а мне отдала. Говорит: «Кому я не нужна, тот и мне не нужен!» Это она про тебя. Велела пожелать тебе и Анне Петровне счастья. Вот!
— Спасибо!
Обняв Степана крепко, сведя вокруг его плеч железный обруч своих рук, Мишук сказал тихо:
— Тебе спасибо, Степа!.. Я же знал, что вы здесь вдвоем остались. Мне Сальский сказал. «Ну, думаю, конец! Теперь-то уже конец. И он — один, и она — одна. И любит его. Какой мужик устоит!» А ты… Если гордость у человека есть, так он против всего устоит и подлецом не станет. За честность спасибо… слышишь, друг мой вечный!
— Будь счастлив, Мишук! Знаю, что ты будешь с нею счастлив.
— Думаю, — кивнул головой Мишук. — Не виноват ты, что она тебя полюбила, не виновата и она. Чистая у нее душа, это ты знаешь? Тебя она, может, и не забудет… а меня полюбит. — И спросил, недоумевая, что спрашивает об очевидном: — Как же она меня не полюбит, когда я из-за нее своей гордости не потерял и… — И он проговорил на ухо Степану тихо, но будто на весь мир прокричал: — Люблю ее так, Степа, что… Нерастраченный я человек, понимаешь, весь тут!
Он отвернулся к книжной полке и задумался, с лицом важным и светлым.
Во дворе послышались голоса. Пришли сотрудники «Маяка» женить своего товарища и проститься с ним…
Эпилог
Ранней осенью 193… года в Черноморск, после месячного пребывания в одном из ялтинских санаториев, приехал Степан Киреев, журналист, литературный работник крупной уральской газеты. В Черноморске он должен был встретиться со своей женой, с Аней, чтобы вместе с нею провести месяц в городе, таком дорогом для них. Он снял номер в «Гранд-отеле», созвонился со своим старым другом Николаем Перегудовым, и вечером они встретились за столиком на широкой каменной веранде ресторана, в двух шагах от морской волны. С первого же взгляда Степан убедился, что его друг, его добрый гений, остался прежним Одуванчиком, но держался, конечно, солиднее: шутка ли, ответственный секретарь большой городской газеты «Маяк»!
— Да, ты здорово вырос, — сказал Степан. — Стать ответственным секретарем такой зубастой газеты в твои годы… Но, кажется, ты простился с поэзией? За последние три года я не видел в «Маяке» ни одной твоей стихотворной строчки… А ведь мы с Аней очень следим за «Маяком».