— Почему Наумов не любит Нурина? — спросил он у редакционного оракула, когда они сидели на парапете рыночной пристани.
— А за что любить? — вскинул своими узкими плечами Одуванчик. — Наумов требует серьезной информации, а Нурин подсовывает гвозди вроде Ллойда. И потом, он рвач. Ему бы только схватить рублевку. Он собирал объявления, пока Наумов не покончил с этим безобразием. Как ты думаешь, можно ждать честной информации от человека, которому дают заработать те, о ком он пишет? Но с итальянцев Нурин все же сорвал под шумок здоровый куш.
— Ну, а почему Нурина не любит Сальский?
— Как! Ты еще не знаешь истории с дилижансом? Но ведь это же легендарная история — так сказать, устная достопримечательность Черноморска.
Дело было еще до революции. Нурин и Сальский оспаривали друг у друга звание лучшего репортера на юге России. У Сальского дикая способность к языкам — он знает турецкий, греческий, итальянский, болтает по-немецки, по-французски, по-английски. Политические слухи, собранные Сальским у капитанов пришлых торговых судов, хорошо оплачивались петербургскими газетами. Нурин корреспондировал в московские газеты и бил Сальского курортной информацией. Зарабатывали они много, а хотели зарабатывать вдвое больше и подсиживали друг друга как могли. Однажды в тридцати верстах от Черноморска под гору свалился курортный дилижанс, — говорят, сбесились лошади. Сальский узнал о катастрофе от нарочного, прискакавшего в Черноморск за врачебной помощью, и послал в Петербург телеграмму: «Несчастный случай на лазурном берегу. Погибло столько-то москвичей». Это происшествие напечатали все петербургские газеты. В тот день, когда разыгралась драма с дилижансом, Нурин безмятежно отдыхал на даче. В городе его ждали телеграммы из редакций московских газет: «Удивлены вашим молчанием. Срочно сообщите фамилии москвичей, погибших при катастрофе». Он бросился искать концы и через два часа послал в Москву телеграмму: «Все благополучно. Пострадали три петербуржца и один харьковчанин. Сообщаю фамилии и домашние адреса жертв». Сальский уже знал, что он сбрехнул, и лежал дома после сердечного припадка. Наконец он получил пачку телеграмм от всех своих петербургских газет: «К сожалению, вынуждены отказаться от ваших услуг. Окончательный расчет почтой». С тех пор Сальский впал в ничтожество, превратился в портового хроникера черноморского «Вестника», а бессменным королем южных репортеров стал Нурин.
— Вывод из этой истории — не ври! — назидательно закончил Одуванчик. — Немного нужно газетчику, чтобы сесть на мель всей кормой и окончательно.
Дома Степана ждет новая радость. Мать выглядит значительно лучше, чем все последнее время. Она уверяет сына, что совсем отдохнула после переезда в Черноморск. Она счастлива удачей сына. «Подводная артель» написана так интересно, так весело, все в госпитале читали эту заметку за подписью С. Киреева и знают, что ее сын журналист.
— И твой сын будет журналистом, будет, мама! Забудь все то, что я сдуру наболтал тебе вчера. Можно и надо работать в газете честно, чисто. Знаешь, какой разговор был у меня сегодня с Наумовым!
И он говорит, говорит, обедая… Мать слушает его, взволнованная голосом надежды, ее лицо посвежело, помолодело и даже тронуто румянцем. Вот только ходит она но комнате медленно и осторожно, словно опасается внезапного толчка, и, заметив встревоженный взгляд Степана, чуть-чуть хмурится. Она так не любит, когда за нею подглядывают.
Вечер разгорается, сгорает, ночь прижимается к окнам. Степан зажигает свет в своей комнате и раскрывает томик стихов.
Что-то, мягко прошуршав, падает на книгу.
Это большая пунцовая роза. Падая, она потеряла несколько лепестков. Темно-красные на желтоватой бумаге, они улыбаются, как горячие губы.
Он гасит свет и высовывается в окно:
— Маруся!..
— Иду на дежурство, на все воскресенье… Ой, опоздаю!..
— Не боитесь ходить в темноте? Хотите, провожу вас?
— Ой, не надо!
— Ну, пускай вас Виктор проводит. — Степан невольно добавляет с неприятным чувством ревности: — Ведь он ваш нареченный жених…
Не ответив, Маруся убегает. Как видно, девушка может быть только шелестом кипариса и лепестками роз. Теперь к этому добавляется едва слышный скрип песка под ее ногами. Степан снова усаживает себя за стол, читает, и ему кажется, что стихи написаны на каком-то языке, который он только что забыл навсегда.
7
В окрисполком Степан явился под развернутыми боевыми знаменами. Сейчас он схватится со Шмыревым накоротке и скажет ему все, что надо сказать зарвавшемуся бюрократу, не уважающему газеты — «Маяка», дорогого «Маяка»!