Букин оторвал взгляд от путеводителя — и вздрогнул. Перед его глазами — там, за колокольней — невесомо скользила немая громада трёхпалубного теплохода, казалось, она не касалась воды, а скользила в воздухе…
Ни звука, ни человека…
4
На небольшой, в полстранички, карте Калязина он увидел па синем пятне, обозначающем водное пространство, надпись «Угличское водохранилище». Водохранилище… нефтехранилище… То есть, подумал он, это хранилище воды и есть великая былинная река Волга. А ещё вверху, в правом уголке, он заметил белое пятнышко и подпись под ним — «Монастырские острова». А левее, внизу, три строчки, набранные мелким шрифтом, гласили: «Колокольня Николаевского собора». Это, стало быть, близ неё он сейчас стоит… А ещё он увидел два синих рукава, отходящих от водохранилища, — Пуда и Жабня. Бывшие речки, догадался он, впадавшие в реку…
5
Опомнился Букин только у моста через Жабню. Увидел синюю табличку — и остановился.
— Эх! — сказал он огорчённо и махнул рукой.
Рядом скрипнули тормоза.
— Куда надо?
Белые «жигули» с клеточками — местное такси — будто нарочно ехали за ним следом и ждали той самой минуты, когда он устало остановится и коротко задумается о чём-то.
— На кладбище!.. Кладбище какое-нибудь есть в городе?
— Есть.
Белобрысый молодой извозчик внял ему мгновенно — не улыбнулся, не пошутил, не удивился; наверное, и не такие ещё желания выказывали приезжие люди.
— Но — старинное, — уточнил Букин, захлопнув за собой дверцу. И откинулся на спинку сиденья.
— Значит, в Заречье. На Свистуху.
Вот что значит — колёса! Минут через десять он был па месте.
— Тут, — сказал парень. — Через церковные ворота пойдёте… Введенская церковь это. Она у нас действующая…
То ли зелёные шатры куполов над храмом и звонницей, увенчанные голубыми маковками, знакомое ему чередование белого и красного на стенах утишили его смятение, то ли что-то другое благотворно подействовало на него, но разом успокоился, стал самим собой.
Храм не работал. Из объявления на его дверях Букин узнал, что службы проходят в другие дни. Букин, честно говоря, и не был готов к его посещению: и настрой душевный не тот, и к тому же церковь не стала для него (как для иных его родственников и знакомых) родным домом, тем очагом, к которому льнёт душа. Он и входил-то в действующие храмы будто с оглядкой какой-то и даже, стыдно признаться, с лёгкой опаской, поэтому, не огорчившись, что не может взглянуть на внутреннее убранство Введенской церкви, свернул у ступеней налево и остановился через несколько шагов у надгробия из белого мрамора. «Под сим камнем, — читал он тускло отливающие золотом слова, — погребено тело калязинского купца Ивана Егоровича Охлобыстина, скончавшегося 14 юля 1878 года на 77 году…» Уж не прадед ли он другого Охлобыстина Ивана? Того самого, что на телеэкране лет десять назад маячил частенько, чуть ли пе скандально вёл себя на публике, а потом вдруг ушёл в монахи? Сценарии писал, роли играл… И вдруг… Купеческий нрав, он такой: из края — в край… А наследственность, она и есть наследственность… И прадед, купец, видно, в конце жизни крепко о спасении души задумался да решил, кроме прочих благих деяний, поучаствовать в жизни храма, а может, и в его строительстве. (Догадка Букина в чём-то подтвердилась; как он узнал из путеводителя, церковь Введения действительно построена на средства И. Е. Охлобыстина.) Букин неторопливо обошёл кладбище, вернее, погост, поскольку над могилами возвышался храм. Про то, что такое погост и про многое другое, что его предки знали с младых ногтей, он услыхал лет пять-шесть назад в одной компании летом на Дону и был ошеломлён. Его сверстники легко перемещались, бродили по дорогам и закоулкам русской истории, вспоминая то царевича Димитрия, то Ярослава Мудрого, то деяния Петра и его подручных… А он сидел, разинув рот, и не понимал, о чём это они… Вот с той поры и начался его поход в историю с напрочь забытых школьных учебников, с книг Костомарова, да Карамзина, да Ключевского… Вид давних могил, тишина успокоили его окончательно, и он, выйдя из церковных ворот, направился привычным шагом по улице, к поблескивающей воде…