Мона: Поезжай один, Григ.
Григ: Один? Как — один?
Мона: А вот так — один.
Григ (полушутя — полусерьезно): А почему?
Мона: Потому что… потому что… Да нет, ты не поймешь. Нет. Не поймешь. Лучше бы ты не задавал вопросов, а просто ушел. (Изменив тон, просто и серьезно.) Послушай, Григ… а ты… видел когда-нибудь Большую Медведицу?
Григ: Какую медведицу?
Мона: Большую.
Григ: Ты ненормальная.
Мона (с чувством): Григ! Но это же чудесно… Это самая чудесная вещь из всех, что ты говорил мне с тех пор, как я тебя знаю… Да, я ненормальная. И я тоже могу быть ненормальной.
Григ: Ну, это я давно знаю.
Мона: А я нет. И обнаружила только этой ночью. Этой ночью… здесь… Я сделала открытие. Ужасное открытие, Григ. Мы несчастны.
Григ: Мы с тобой?
Мона: Мы и весь наш мир. Несчастны. У нас глупая, грустная жизнь…
Григ: Зато удобная.
Мона: Может быть. Но мне она никогда не нравилась.
Григ: Не нравилась. Но ты неплохо в ней устроилась.
Мона: Ты свидетель, Григ, что мне никогда это не нравилось. Сколько раз я плакала, сама не зная отчего. Сколько раз хотела убежать, не зная куда. И всегда, слышишь? Всегда, сколько бы денег у меня не было, сколько бы не было платьев и украшений, я всегда чувствовала, что мне чего-то не хватает, но не понимала — чего…
Григ: Вероятно, Большой Медведицы.
Мона: Да, Большой Медведицы.
Григ: Мона, ты бредишь.
Мона: Нет, дорогой мой. Если бы только знал, как ясно я теперь все вижу. Сегодня такое солнце, оно все мне осветило… Смотри, этот дом, эти цветы…
Григ: Эти цветы? (Мгновение рассматривает вазу с цветами.) Они тебе нравятся?
Мона: Просто чудесные!
Григ: Девочка, тебя нужно немедленно уложить в постель. Тебе просто необходимо выспаться. С тобой что-то случилось этой ночью. Ты напилась.
Мона (с легкой, загадочной улыбкой): Возможно.
Григ: Ладно, ну а что ты нашла в этом горшке с пучком зелени для супа? Морковку, петрушку, пастернак?
Мона: Григ, я запрещаю тебе.
Григ: Ну, почему же? Каждую неделю за цветы приходят счета на десятки тысяч лей. Самые свежие цветы для тебя недостаточно свежи. Пармские фиалки в декабре, присланные самолетом, недостаточно нежны. Белая сирень в январе — недостаточно бела. Самые дорогие оранжерейные цветы вянут в твоей комнате в одну секунду. Исчезают, тают, как дым — и все это для чего? Чтобы в один прекрасный день я нашел тебя в жалком, провинциальном городишке, падающей в обморок от какого-то веника?
Мона: Замолчи.
Григ: А почему это я должен замолчать? Потому что не желаешь слушать? Потому что ты боишься?
Мона: Потому что все это напрасно.
Григ: Признайся, что тебе страшно. Страшно открыть глаза. Но ты все-таки открой их и получше посмотри на эту конуру, в которой ты мечешься, ты, прекрасная, как принцесса… Нет, правда! Ты в самом деле спала на этом дырявом тюфяке?
Мона: Помолчи. Ты сам не знаешь, что говоришь.
Григ: И сидела за этим колченогим столом?
Мона (возмущенно): Он не колченогий!
Григ: Но, впрочем, тебе больше ничего и не нужно. (Разгуливает по комнате, внимательно и насмешливо разглядывая все предметы.) Чудесно! Фантастично! (Подходит к левой двери.) Так, а здесь у нас что такое? (Открывает дверь и заглядывает внутрь.) А! Ванная комната. Очень современно. Мне нравится. (Вытаскивает наружу лейку и поднимает ее.) И конструктивно. (МОНА улыбается. ГРИГ ставит лейку на место и закрывает дверь.) И ты принимала здесь ванну?
Мона: Нет, я умылась снаружи, у колодца.
Григ: Что?
Мона: Ну да. Во дворе есть колодец. Ты что, не заметил его, когда входил? Колодец чистый, с цепью… Там я и умылась утром, прямо на рассвете, и это было… было просто удивительно! Вода холодная, живая…
Григ (очень серьезно, словно речь идет о необыкновенно важном вопросе): Мона! Ты умылась у колодца?
Мона: Да.
Григ: Ты?
Мона: Я.
Григ: Ты, в Бухаресте принимающая ванну два раза в день — утром и вечером — только с лавандовой эссенцией и только в двадцать шесть с половиной градусов — и ни градусом больше, ни градусом меньше — ты… умывалась во дворе, у колодца?