– Червинского?
– О! Точно.
– Все, конец Сиротину, – сказал Сухарь.
– То на то и вышло. Легкий все равно убрать его хотел, – Алекс принялся трепать колоду.
Тощий передал царевне, что просили. Сели писать. Долго возились. Девка все по сторонам глядела да разговоры слушала. Что-то знала.
Наконец, сделали. Тощий начал читать. Тут, конечно, не только царевна рожу кривила да отворачивалась. Тощего слушать вообще мало кому под силу.
«Дорогой дедуля… Не знаю, помнишь ли ты меня, но я твоя внучка, Соня. Когда-то ты говорил, что любишь меня больше всех, и что готов для меня на все...»
– Чего только девке не скажешь. Что теперь, всему верить? – не одобрил Зуб.
«Сдержишь ли свое слово? Ведь об этом я хочу попросить тебя сейчас».
– Его уже просили.
«Наверное, вам было бы лучше, если бы я умерла. Но я жива. И, если меня не выкупишь ты, то люди, у которых я нахожусь, отдадут меня в непристойный дом. Каждый сможет пользоваться мной, зная, что я твоя внучка. О твоем позоре узнает весь город. Пожалей свое имя и остальных внуков».
Алекс давно так не смеялся. Но нужно отдать девке должное: давила не на жалость.
Потом бумажонку разглядывали.
– По-русски написала. Разборчиво, – сказал Тощий.
– А про цену где сказано? И куда деньги везти, а?
– Он не дочитал. Там в самом низу, – поспешила царевна.
Дочитали.
Алекс свистнул в окно гонца.
– Закинь... – кому? Послание точно не стоило отправлять Приглядчику. Но тут пришла мысль не хуже.
– В почту головы сможешь забросить?
– А то!
Царевна вытаращилась, руки к щекам прижала – не понравилось ей.
А Тощий глядел умильно, как шавка. А вдруг Алекс передумал?
– Вали наверх, мать твою. Чего ждешь?
– Схватят же…
– А ты сделай так, чтобы не схватили.
Вскоре все опять разбрелись. Только к ночи вернутся. Алекс остался караулить девок, да и лень куда-то тащиться.
А царевне все не сиделось. Возилась и возилась, вздыхала.
– Слышала что-то про эти трупы?
– Мне кажется, я знаю, что там случилось...
– И что? Видела, как Сиротин с сиротами забавляется?
– Ну... Почти. Но не господин Сиротин. Его я помню – к папе по делам приезжал. Правда не знаю, по каким. Желчный такой… Но это не он.
Стало любопытно.
– Рассказывай.
Девка опустила голову и начала путанно лепетать.
– Однажды днем я хотела пошутить и зашла в гости. Да… Одна, хоть это и неприлично. Я никого не застала, и, пока ждала, смотрела в окно. И вскоре увидела, как он вернулся. Подъехал на автомобиле, черном, как твой. С ним был мальчик лет восьми. Они пошли к флигелю во дворе. Я тоже спустилась следом. Ничего худого не думала. Но дверь заперли. Я постучала, потом позвала. Мне не ответили. Я тогда удивилась, и с того времени стала присматриваться... Боже! Я видела и других детей. Но никому ничего не сказала... А может, я ошибаюсь?
– О ком ты? Кто это?
Царевна всхлипнула, вытерла сопли, а потом ответила.
***
– Что с твоей рукой, товарищ?
Макар искривился.
– На заводе не повезло.
– Ох… Как же так? Тебя же вроде и не задело.
– Да вот так. Сам же видишь, а? Задело, блин, значит.
Булочнику не должно быть дела до Макаровой руки, которая болела так, что изнутри ныла каждая в теле кость. Даже зубы, и те выворачивало наизнанку. Правда, лекарка из оврага давала настойку – та снимала лихорадку и притупляла боль. Да вообще все притупляла. Макар бы только ее и пил, да не позволяла она и с собой не давала. Ну, один пузырек он все же украл, когда отвернулась – пошла посмотреть на порезанного. Того как раз принесли.
– А я говорил, что не нужно так поступать. Говорил! – тускло отозвался волосатик, подняв на миг голову – и снова уткнулся в подтянутые к лицу колени. От дыхания его очки запотевали.