– Берите-берите. Не удивляйтесь. Стройка – городской проект. Ну и, конечно, небольшая премия лично от меня. Еще раз сердечно благодарю вас, – бывший сыщик взял конверт и тут же убрал в карман. – А сейчас я покажу вам кабинет, где вы через две-три недели разместитесь с другими контролерами и остальными служащими.
Прошлись по конторе, заглянули в просторное полупустое помещение.
На прощанье голова вручил Червинскому ключи.
На улице бывший сыщик заглянул в конверт. Там оказалось куда больше, чем прилично принимать. Неуютное чувство шевельнулось снова… но не в том он положении, чтобы отказываться. Так что бессмысленно давать ощущению волю – наоборот, нужно зажать его, заставить спрятать голову.
Тревоги, связанные с приемом на службу, не нарушили первоначальный план. Анонимку, полученную накануне, следовало показать сыщику Свиридову – тот хотя бы пытался казаться не таким безучастным, как остальные.
Поймав извозчика, Червинский поехал к бывшим коллегам. Но Свиридова не застал. Дежурный ожидаемо слушал вполуха.
– Оставляйте писульку, если хотите. Но вам ли не знать, как оно бывает. Чего только люди не пишут от нечего делать. И если б только писали! Вот пару недель назад к нам барышня пришла. По виду – точно безумная. Глазищи так и бегают. Говорит, признаться хочу – младенца утопила. Утопила – так утопила: мы ее к остальным и отправили за стенку. Дня не прошло, прибегают сапожник с женой. «Не приходила ли дочь?», – спрашивают. – «Головой слабая, всем про убитого младенца рассказывает, а так-то девушка». Но ведь призналась же. Нельзя же теперь просто так отпустить? Нужно проверить. Вот мы и ...
Червинский не дослушал и оставлять записку не стал.
В словах полицейского, конечно, была правда. Бывший сыщик не понимал, что вынуждает горожан так жестоко разыгрывать отчаявшихся от горя родителей, но увы – это происходило. Ему самому пока везло, но приказчик с учителем уже не раз пускались на поиски сыновей туда, где их якобы видели или удерживали.
Вполне возможно, что анонимка и в самом деле ничего не значила – просто шутники добрались и до него.
Но вдруг? Упускать возможную нить нельзя.
Потому-то Червинский и оказался сегодня в хорошо знакомом квартале над Старым городом. Миновал дантиста, прошел до конца улицы. Там, где она заканчивалась, завершался и маршрут бывшего сыщика.
Серое квадратное здание с высоким забором – точь-в-точь исправительный дом. Птицы кружили низко над плоской крышей, из которой по обоим краям росли ветвистые трубы – точно рога.
Под стать и воспитанники – угрюмые, с тяжелыми взглядами. Большинство станет постоянными гостями полицейских участков. Это Червинский по прежнему опыту точно знал.
Во дворе мальчики строгали доски, поодаль девочки развешивали белье. Совместное воспитание, принятое здесь, не казалось хорошей идеей.
Войдя в распахнутую дверь, он двинулся по тусклым, безликим, как во всех казенных домах, коридорам. На редкость тихо: похоже, все воспитанники или работали, или учились.
Нет, не все. Откуда-то выскочила растрепанная девочка лет восьми – и увязалась за посетителем.
– Ты мой папа? – спрашивала, забегая вперед и заглядывая в глаза.
Прежде Червинскому приходилось сталкиваться со здешними сиротами – мелкие воришки да хулиганы часто попадали в участок – и потому их привычки не были откровением. Пошарив в карманах, он наскреб мелочь и всыпал в маленькую ладошку – именно того девочка и ждала.
– Где ваш директор?
Сирота засмеялась и оставила Червинского.
Он продолжил бродить по зданию, которое давно нуждалось в ремонте. Щедрая помощь благотворителей не иссякала. Однако по назначению, очевидно, не доходила.
Бывший сыщик появлялся здесь два, может, три раза, но где кабинет главного, не запомнил. Заглянул в большие спальни-казармы. Серо, сыро. Приют, несмотря на похолодание, еще не топили.
Он подошел к лестнице, когда из-под нее – видимо, там располагалась кладовая – показалась дама в строгом темно-сером платье. Высокая, хмурая. В руке она держала тяжелую связку ключей.