– Мне доводилось слышать о нем разное, – порадовался повороту Червинский.
– Ну, говорят-то многое. А часто и враги да завистники. Он ведь гласный, противников имеет немало, – уклончиво ответил учитель.
– Своеобразный человек. И с детьми не особо ласков, – даме начальник мужа явно не нравился. – Признаться, меня удивляет – для чего человеку избирать дело, к которому так не лежит душа?
– Ты перегибаешь палку, – мягко воспротивился учитель.
– Нисколько. Господин директор жесток с ними. Я видела, как он сам наказывает гимназистов.
– Не больше, чем остальные. Дисциплина необходима…
– Главное не в том, что он делал, а как, – все громче возмущалась Лапина.
– Голубка… – сморщил лоб Лапин, и оправдался перед Червинским: – Господин Сиротин не столько жесток, сколько безучастен. Он относится к ученикам без понимания. Как к формулярам. Что поделать – чиновник…
Обдумать сказанное Червинский намеревался у дантиста.
Свернув в знакомый квартал, он увидел, как у спуска в овраг медленно маневрирует черный незнакомый автомобиль. Немощеную дорогу в ад, как бывший сыщик звал про себя Старый город, совсем развезло дождями – человек внутри хотел избежать самой грязи.
Не задумываясь, Червинский бросился наперерез.
Машина резко остановилась. Из нее выглянул господин средних лет с пушистыми усами.
– Да вы ума лишились?
– Простите.
– Я же назад смотрел. Если бы вас не заметил?
– Это ваш автомобиль? – спросил Червинский.
– Что? Нет. Я везу ее владельцу.
«Ее». Почему он так сказал?
– А чей?
– С чего вдруг вас это заботит?
– Нравится, – ничего лучше не пришло в голову.
– Она точно не продается.
Автомобиль снова медленно покатился вперед. Червинский пошел следом.
– Скажите! Мне просто нужно знать.
– Поверьте, не нужно.
– Это важно!
Ослышался, или господин в самом деле буркнул «безымянные»?
***
Раненый Свиридов не захотел ехать в лечебницу. Средств старика хватало, чтобы диктовать условия, так что его отвезли в особняк. Туда же прибыли и медики.
У завода до сих пор стреляли и ловили бегущих – но исход беспорядков уже решился. Бунтовщики были окончательно разбиты.
Ирина, узнав о ранении – и освобождении – отца, тотчас же поспешила к нему. Бирюлев отправился с ней.
Брат ее Николай компанию не составил. Оказавшись за стенами правления, он, хоть и не пострадал физически, тут же поехал прямиком в собственный дом. И теперь приходил в себя после пережитого – в мягкой постели, со льдом, приложенным ко лбу.
Дворец Свиридова, достойный и самого государя, за те шесть лет, что прошли со дня, когда Бирюлев в последний раз переступал его порог, мало изменился. Редактор помнил дорогую обстановку – и, как и прежде, она вселяла мысли о собственной малозначимости.
Там собрались, чтобы разузнать о состоянии хозяина, а заодно и передохнуть, почти все, кто возглавлял подавление бунта. На месте их прямое участие больше не требовалось. Солдаты и полицейские с жандармами теперь справятся сами.
Все первые лица в сборе – не напрасно Легкий так огорчался разладу Бирюлева с родней. В просторной гостиной пили коньяк городской голова, начальник охранки, полицмейстер, генерал – и с десяток чинов помельче.
Бирюлев вдруг вспомнил навязчивую идею Червинского и усмехнулся. Бывший сыщик окончательно сошел бы с ума, обнаружив стольких владельцев черных автомобилей за одним столом.
– Апофеоз наглости и глупости. Неслыханный случай, – Одинцов, как обычно, был склонен преувеличивать, на что ему тотчас же указали.
– Не скажите. Везде беспокойно. Навскидку, только в прошлом году на Ленских приисках куда больше, чем у нас вышло – порядка пятисот расстрелянных, – не согласился полицмейстер.
– У нас тридцать восемь трупов пока. Думаю, будет больше, но до такого числа точно не дойдем. Официально же скажем, что их под тридцать, – Терье, начальник охранки, известный страстью к мальчикам, выразительно взглянул красивыми темно-серыми глазами на Бирюлева.