– Паника – ни в чьих интересах, – согласился редактор.
– Участки – под завязку. С сидельцами дерутся. Все полицейские который день на ногах. Спят на ходу – какой с них прок? Да я лично повешу каждого негодяя, – пообещал полицмейстер, закусив послащенной долькой лимона.
– Я тоже буду за этим смотреть, – отозвался невпопад голова. Вышло так, словно он намеревался контролировать полицмейстера. Поймав сам себя на оплошности, Одинцов хмыкнул.
– Все хорошо, Ириша. Я и сам бы справился, – в гостиную, поддерживаемый под руку дочерью, неловко вошел Свиридов.
– Ну, что ты говоришь…
И после ранения он оставался в сознании, и теперь почти сразу решился встать на ноги.
Крякнув и морщась, он грузно опустился на стул, придерживая одной рукой другую, прибинтованную к телу.
– Это только начало, господа. Дальше будет хуже. Люди звереют с каждым днем.
– Сложно не согласиться, – поддакнул Одинцов.
– Да… Видите ли, среди рабочих у меня есть те, кто следит за другими и мне через управляющих обо всем рассказывает. Спасибо именно им за то, что на сей раз нас не застали врасплох. Но также с их слов я знаю, что могу разогнать хоть весь завод – новые рабочие тоже будут отравлены. Вина посторонних. Тех, кому вообще нет дела ни до условий на заводе, ни до самих рабочих.
– Я сразу говорил – дело рук подпольщиков, – кивнул Терье. – Врагов государя. И на вас, Александр Дмитриевич – я уверен – покушались именно они.
– Негодяев нужно истребить! – голова захмелел и уже не особо следил за словами.
– Именно тем и займемся. Когда оставшихся выловят, будем изучать тех, кто сидит по участкам, да отбирать подозрительных. Допросим их… Времени займет уйму, но, думаю, дело сдвинется.
– Мы все на это надеемся!
– Но не я, – не согласился Свиридов. – Все очень плохо, господа. И в том, что случилось, я виноват сам. Я был слишком мягок – и вот к чему привело. Но хватит. Больше – никаких поблажек. Я ужесточу условия работы. Не хотят по-хорошему – не надо. Не нравится на заводе – пусть идут хоть на паперть да сообщников не забывают благодарить.
– Увы, люди таковы, что в своих новых бедах они станут винить персонально вас, – заметил Терье.
– А пускай. Георгий, выпускай вечером газету. Напиши, что бунт окончен. Все.
– Как ваша внучка? Та, что у других негодяев, – не к месту спросил Одинцов. – Вы нашли выход?
Свиридов рассматривал ладонь.
– Увы. Мне горько признавать – но, если не случится чудо, Соня для нас погибла.
***
Несколько дней в одиночестве и ожидании новостей. Татьяна думала, что сойдет с ума, слоняясь по пустому дому из угла в угол и не имея возможности выйти за порог. Хоть посмотреть бы, что снаружи происходит.
К ней совсем никто не заходил. Можно только гадать – добились ли чего товарищи на заводе. И надеяться на лучшее. Все же, их было много. Свиридову ничего не оставалось, кроме как испугаться расправы и пойти на попятную. А после этой маленькой победы придет и черед других, крупных.
Конечно, начать следовало, как и в поговорке – с гниющей головы. Татьянина вина, что не вышло, хотя товарищи в письмах и успокаивали. Но нужно верить, что еще будет возможность исправиться.
Тревожно как за товарищей… И за Макара тоже. Хотя и совсем не походил на всех, с кем прежде встречалась. Красивые слова не говорил, про победу общего дела разговоры не вел. А к Татьяне относился именно так, как просила не делать: как к женщине. Но слушал ее, хотя и спорил порой. Нос свой длинный, искривленный набок, презабавно морщил, головой бритой дергал из стороны в сторону – но соглашался.
Только насколько правильно выделять его, не добившегося веских результатов в борьбе, из всех остальных товарищей? Не обычная ли женская слабость?
Сегодня на улицу выйти все же пришлось бы. Еда закончилась. Но ближе к полудню вернулась старуха, и ребенка немого привела. Видимо, забрала из того дома, где обитала сестра Макара. Что это за место? Похоже, бордель, где эксплуатировали женщин. Как гнусно.