Макар, ни на кого не глядя, встал на колени. Пусть себе смотрят. Это не их шкуру Алекс спустит, в конце концов.
– Что со мной будет?
– Не знаю. Я еще не решил.
– Что мне сделать? Скажи?
– Возьми-ка кочергу да нагрей как следует.
Вдруг резко навалилась дурнота.
Как пережить это новое испытание?
Макар потряс головой, поднялся. Пошел выполнять приказ.
Позже, много позже, Алекс, ухмыляясь, оценил работу.
– Вали.
Он пошел наверх, а Макар – в кухню: ополоснуться и выпить воды. Там и встретил Дашку, впервые за дерьмовейший в жизни день. Увидев его, она отшатнулась. Вытаращилась и аж побелела.
Макар и не думал, что Алекс его обманул. Но она подтвердила.
– Сука.
Дашка метнулась к выходу, но Макар успел схватить. Повалил на пол, сжал шею.
– Ну, убей меня, – зашипела, извиваясь. Те же глаза, что и у него. Тот же длинный нос и вытянутое лицо. Чужая и ненавистная.
Она захрипела, начала задыхаться, вцепилась обломанными ногтями в его руки – он не чувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал.
Что-то упало. Макар поднял голову. За тем, как он душил сестру, наблюдал из угла, засунув в рот палец, угрюмый немой ребенок.
15
Перед уходом на службу Червинский пил кофе в гостиной. В кресле напротив Ольга причесывала сонную Алю. Та вскакивала рано, вместе с сестрой, которую мать отправляла в гимназию, а потом долго клевала носом.
Ольга неловко дернула прядь – дочь ойкнула.
Волосы жесткие, непослушные, пригладить их – мучение. Кате повезло – у нее мягкие, материнские. Але достались отцовские. Как и Лизе.
«Сзади дверца открылась, девочка села и они уехали».
Все домыслы, которые так до сих пор и не подтверждены, строились на словах единственного человека. Червинский принял их на веру, не зная о сказавшем ровным счетом ничего. А если чиновник обманул? Если черный автомобиль – лишь выдумка?
А вдруг виновник – он сам и есть? Неспроста ведь шел через сквер за ребенком.
Со свидетелем следовало, как минимум, поговорить снова. Но как? Червинский не знал, кто он. По непростительной глупости не спросил фамилию – а тот отчего-то ее не назвал.
Не уточнили и Лапины.
– Кажется, он представился Иваном Макарычем, – вот и все, что смогла вспомнить жена учителя.
Червинский сходил в газету и попросил Бирюлева разместить новое объявление. Тот нежданному визиту не обрадовался, но и не отказал.
Требовалось привлечь внимание только одного человека. Значит, нельзя разглашать лишние подробности, чтобы сразу отсеять возможных обманщиков. Бывший сыщик трижды переписал простой текст прежде, чем остался доволен. «Просим откликнуться господина, навестившего в сентябре сего года дом г-на Лапина» …
Никто не отозвался, даже шутники.
Другой конец нити – пропавшие сироты. Тот, кто написал анонимку, что-то знал. Но и этот путь упирался в тупик: не зная фамилии, с места не сдвинуться.
Пользуясь поблажкой купца Демидова, разрешившего не соблюдать часы присутствия, бывший сыщик оставил немало мелочи в потных руках воспитанников приюта. Но разговоры с ними не пролили свет. Врали они так же часто, как говорили правду – а отделять одно от другого сходу не научиться.
– Не… Он ни с кем с улицы не водился. А то б рассказал, – шмыгал носом шустрый мальчишка.
– Мы на кукол в лавке смотрели, а потом сразу сюда бежали, – кокетливо улыбалась юная красавица с проказливыми глазами. – Боялись, что господин учитель накажет.
Персонал, которому тоже пришлось представиться полицейским Одинцовым, разводил руками. Кто-то и с сожалением, но чаще – с полным равнодушием.
– По виду-то тихони были, да кто ж их знает, что внутри кроется? Думаю, что удрали они в Старый город, как все остальные, – отрезал воспитатель.
Больше всех дело по-прежнему волновало Еву. Однако ее рассказы – подробные и не лишенные сопереживания, которое не часто встретишь в казенных стенах – бередили и свою рану.
– Передние зубы у нее выпали, но так и не выросли. Совсем дитя – но уже барышня. Стеснялась, что некрасивая стала, и потому прикрывала рот ладошкой, когда говорила. Выходило неразборчиво, – рассказывала о любимице.