– Я тоже так думаю. Да только не испачкаться бы. Вот бы тебе помог кто… – с намеком сказал Соловей.
– И кто бы это мог быть? Не Алекс же?
– А почему нет?
– Слышал, что они теперь про меня треплют?
– Нет, – не слишком уверенно ответил Соловей.
– А я слышал. Вчера. Сам. Своими ушами. Его рыжий мне чуть не в лицо вякнул, что кое-кто в овраге может только трепаться. А? Каково? А ведь я с самого начала и думал, что так закончится.
– И ты что?
– А что я? Велел заткнуться – ну, заткнулся. А толку? Они-то мелочевка. Повторяют, как попугаи. Эх, мать вашу. Прокололся Приглядчик – а мне теперь так и так расхлебывать. Вот… А ты говоришь – помочь. Пусть сперва успокоится. Ну, поищи еще завтра – вон, как холодно. А если не найдете – ускорим, что делать.
Проводив Соловья, Легкий вернулся в кабинет. Любовно перебрал бумаги.
Сердце не на месте. Тревожно, что все может пойти прахом из-за одного-единственного засранца.
Посмотрел на часы, хоть и бессмысленно. Раз братья и Вера не вернулись до рассвета, то теперь точно не появятся до ночи.
Легкий никому не говорил, что накануне снова отправил их навестить дом Сиротина. Уже третья вылазка – в прошлые разы Вера ничего хорошего не нашла. Но и весь дом осмотреть не успела. Да и не удержалась, стянула по глупости пару колец, хоть и настрого запретил.
А теперь еще и похолодало. Печи уже топятся… Надо надеяться, что хозяева не успели наглухо закрыть окна и не дожидаются возле них с ружьями незваных ночных гостей.
Впрочем, если Веру и поймают – такие, как она, в городе промышляют десятками. С Легким ее не свяжут, а даже если разговорится – вряд ли поверят.
Но очень не хотелось, чтобы так вышло. Очень.
А на отчеты легаша Легкий и сразу-то не рассчитывал.
Но ничего, он еще сгодится. Все к тому, что наверняка произойдет что-то, в чем тот окажется виноват.
– Сенька!
Тяжелые шаги – дверь приоткрылась, впуская длинный нос в рябинах.
– Сложи-ка мне в коробку коньяку… Бутылок пять. И конфет каких насыпь. Да так, чтобы красиво. И все в машину уложи.
– В подарок повезешь?
– Не то слово... – отмахнулся Легкий.
Жаль денег, жаль! Но иначе дело не наладить – а с Приглядчиком уж потом сочтется.
***
Подняв глаза, Бирюлев осознал, что Петренко уже долго что-то объясняет ему с небывалым жаром. Редактор же настолько ушел в свои мысли, что сумел забыть о том, что репортер вообще сидит перед ним. И, уж тем более, пропустил мимо ушей причину, которая того привела.
Пришлось потрясти головой, чтобы вернуться в настоящее.
– Продолжайте, – сухо бросил он в образовавшуюся паузу и продолжил думать о своем.
Что, если Свиридов все-таки решит выкупить Соню? Или она сама каким-то образом сможет сбежать? Она все, абсолютно все расскажет! И тогда жизнь Бирюлева окажется полностью уничтожена.
Что он наделал… И, что куда важнее – что делать теперь?
Худая, почерневшая, стриженая, вся в синяках и кровоподтеках. Лучше всего Соне было бы умереть. Но это, несомненно, стоило денег – и вряд ли меньше, чем ее жизнь. Однако в таком случае Бирюлев и в самом деле смог бы забыть о происшествии навсегда. Племянница просто перестала бы существовать – так же, как перестала для своей семьи. И все бы постепенно забылось.
Первая спонтанная мысль – нужно выкупить ее самому. Но что бы Бирюлев с ней сделал? Где спрятал? Да и откуда взять такую огромную сумму? Сначала Бирюлев подумал даже о том, чтобы ограбить Свиридова. Но после бунта правление охранял едва ли не полк…
Особняк Ирины! Бирюлев резко поднял голову, глядя прямо в глаза Петренко.
Дом по-прежнему стоял запертым и вместе со всей обстановкой стоил около тридцати – тридцати пяти тысяч. Если продать его, скажем, за двадцать, то их наверняка хватит рассчитаться за решение проблемы.
Для этого нужно договориться с Алексом и убедить Ирину. Что проще – еще вопрос...
Бирюлев едва удерживался себя на стуле.
– Значит, вы согласны со мной, Георгий Сергеевич?