Так что не все советские люди были патриотами. Да и политработники нередко встречались какие-то «серые, им часто не хватало и военной, и общей культуры». Да какой же это пример для бойцов, какое их воспитание, если офицер-политработник ходит пьяным, матерится, оскорбляет рядовых, грубо пристает на виду у всех к девушкам…
С подобными мыслями ехал Даниил Владимирович на встречу со Львом Захаровичем Мехлисом, тогда генерал-лейтенантом, членом Военного Совета фронта. И, наконец, эта встреча состоялась. Вот как описывает ее сам Фибих:
«Поставив чемодан у порога, по всем правилам военной субординации доложил я о своем прибытии.
— Садитесь, — сказал Мехлис, не вставая из-за стола и вглядываясь в меня словно бы с любопытством. — Скажите, вы писатель?
— Писатель, товарищ генерал-лейтенант, — ответил я, усевшись за длинный стол.
— Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к войне?
Вопрос был неожиданным и более чем странным.
Что это означало? Ведь не для того же затребовал меня к себе Бог весть откуда член Военного совета фронта генерал-лейтенант Мехлис, чтобы поинтересоваться моим мнением о войне.
— Кажется, вы ведете дневник? — последовал новый, ещё более неожиданный вопрос.
— Да, веду. — Я был окончательно озадачен.
Откуда это было известно Мехлису? Никогда я не говорил о своем дневнике окружающим, никому его не показывал. Дневник был глубоко личным, интимным моим делом, которое, право же, никого не касалось.
— Покажите! — приказал Мехлис и утвердил на переносице пенсне без ободков, заранее приготовившись к чтению моего дневника. Теперь член Военного совета фронта совсем стал похож на заслуженного провизора.
Делать нечего, я открыл чемодан, извлек несколько тетрадей, подал их и опять уселся на место. Мехлис принялся читать.
— Та-ак! Все понятно! — вдруг проговорил Мехлис зловеще-удовлетворенным тоном, как будто нашел наконец именно то, что и хотел найти. И громко для всех собравшихся военных людей прочел: — „…Хорошими ораторами у нас были Луначарский, Троцкий и Киров…“. Да как вы смеете ставить рядом с Троцким святое имя Кирова? Знаете, кто убил Кирова? — продолжал Мехлис, повысив голос, и снял пенсне. — Какой же вы подлец!
Все помутилось и поплыло у меня перед глазами. Никто никогда в жизни не называл меня подлецом, да еще и публично.
Не знаю, выстрелил бы я в Мехлиса, но рука инстинктивно, сама собой, схватилась за висевшую кобуру.
— Обезоружить его! — поспешил крикнуть, изменившись в лице, Мехлис. Такая реакция на оскорбления, которые он наносил подвластным ему людям, была, вероятно, ему в новинку. Наверное, приближенное лицо привыкло к тому, что офицеры, которых он осыпал ругательствами, стояли перед ним навытяжку.
Огромный полковник, сидевший напротив меня и следивший за каждым движением, с неожиданным проворством перегнулся животом через стол и мгновенно очень умело выхватил оружие из моей кобуры. И тут я сразу обессилел и сник — будто рухнуло что-то внутри. Озаренный вдруг каким-то мрачным светом, я только теперь понял, что это начало чего-то страшного. Будто сквозь горячий душный туман увидел, как Мехлис, держа пенсне, торжественно поднялся из-за стола во весь рост — все, кто сидел вокруг, тоже поднялись. Лицо его расплывалось передо мной мутным пятном. Откуда-то издали, из какого-то потустороннего мира, донесся театрально-напыщенный голос:
— Передаю вас карающему мечу революции!»
Из штаба Даниил Фибих попал прямо в Лефортово, затем в Бутырку. Следователи, проштудировав его дневники, в чем только военкора не обвиняли. Они цитировали его строки и комментировали их.
Первый говорил: «Вот вы пишете о поездке к партизанам. И даете такой текст: „Партизаны, пожалуй, — более заманчивая тема, нежели жизнь действующей армии“. Зачем вы оскорбляете армию?»
Второй спрашивал: «Вы пишете: „Партработники не дают читать немецкие листовки, сразу вырывают из рук. А вдруг писатель начнет разлагаться“… Это зачем издеваться над партработниками?»
Третий следователь ухватился за место в дневнике, где Фибих критикует новую неудобную для носки форму советских военнослужащих с погонами. И пишет: «Лучше бы у англичан поучились». Следователь комментирует: «Вы не патриот, Фибих. Сам Сталин надевает новую форму!»