Спустя время рыцарь услышал тихие голоса, попытался открыть глаза – не вышло. Почувствовал, как его берут за ноги и руки, переворачивают на спину:
– Готов, пан рыцарь, – проговорили над ухом. – Суму под периной спрятал, там его главное богатство, я ещё за столом приметил как он её к себе прижимал. Жаль парня, совсем зелёный ещё, хоть и хорохорится.
Это Груша, его голос.
– Буза его не больно задушит. Всё одно помирать, здесь хоть закопаем, как доброго христианина, а на шляхе волки сгрызут. Захотел бы остаться, никто его не тронул, а так хоть нам какая выгода.
Ага, вот и Бочар и в нем лихой человек прорезался. Мечислав сделал над собой неимоверное усилие, но тело осталось глухим, даже палец не шевельнулся. Опоили значит. Душа продолжала упорствовать, попытки двинуться продолжались, а ничего не выходило.
– Кончай его! – сухой, точно пожухшая листва голос Бочара. Послышался тугой шорох растягиваемой в руках веревки.
Богородица, спаси и сохрани!
Мгновение тишины. Затем об пол ухнуло нечто тяжёлое, послышались испуганные крики. Мечиславу удалось наконец. разлепить пудовые веки. В комнате творилось невероятное: по воздуху летали огненные шары размером с куриное яйцо. Несколько таких гонялись вокруг топчана за Бузой, другие упали в гущу сгрудившихся на полу верещащих от боли и ужаса тел. Огни множились, облепляли разбойников пекучим ковром. Буза с диким воем выскочил наружу. Шутовской наряд вспыхнул. Сам паяц, повизгивая и дёргаясь, корчился на полу. Что стало с Лехом Мечислав не видел.
Огненный град прекратился. Послышался серебристый смех.
– А теперь убирайтесь отсюда вон! – приказал молодой девичий голос. – Не то в могилку, что для гостя вырыли, всех рядком уложу. Добрые люди.
Шут подхватился, столкнулся в проёме с главарём, из-за чего оба долго не могли просунуться наружу, вызывая у невидимой девицы новые приступы смеха. Со всего разбегу в них врезался и Лех с чернеющей на рубахе дырой. В спины замешкавшимся лиходеям вновь полетели огненныё шары. С истошными воплями троица вынеслась прочь.
Сердце Мечислава зашлось, когда над ним склонилось прекрасное девичье лицо. Длинные золотые локоны украшены венком из крупных ромашек. Зашлось ещё раз, когда он понял, что видит сквозь белые струящиеся одежды спасительницы стену вместе с дверным косяком.
– Ну, здравствуй, рыцарь. Я – Агница, – кивнула девушка-призрак. – Терпеть не могу живодёрства.
Глава 4
Глава 4
Негоже менестрелю босым ходить…
Город именовался Купеческой гаванью. Прежде на его месте находилась деревушка, с незапамятных времен служившая пристанищем перебиравшимся в свой Авалон англов, затем оказавшаяся причиной раздора между лютичами и саксами, после оборонявшаяся от набегов белых хорватов и сербов[1] с юга и викингов с моря. Местоположение разраставшейся деревеньки не только влекло сюда многих, но и уберегло ее от самых страшных напастей. Путешественники, оказывавшиеся в этих местах, с трепетом отзывались о дикой и суровой красоте здешних мест, о добросердечии и широкой душе местных жителей, да еще о том, сколь величественно капище местного бога, видное издалека, за день пути до Купеческой гавани, изящным деревянным храмом возвышаясь над скалистым полуостровом, с трех сторон защищенным неприступными скалами, а с юга – широкой насыпью, высотой около пятидесяти локтей. Но подлинный расцвет наступил, когда поселение обрело статус вольного города, дарованный местным князем, желавшим прослыть справедливым и мудрым правителем, и его сыном, воспринявшим начало свободного судоходства на Балтике как знак свыше и превратившим городок в крупный порт, куда сходились нити караванов из Британии, Дании, Нормандии, Бургундии, Саксонии и многих других земель, кои только отыщутся на карте.
С течением времени город богател, расширялся, его порт принимал корабли со всей Балтии и Германского океана, а так же из самых удаленных стран Европы и Азии. Древнее святилтще ушедшего на покой бога, чье имя забылось за давностью лет, пришло в упадок, однако его место не занял новый храм. Вавилонское смешение нравов и обычаев не позволило укоренить в краях, где сходились язычники, магометане, иудеи и христиане, веры в единого вседержителя еще и потому, что говорившие на разных языках люди, поклонявшиеся разным богам, на самом деле веровали лишь в златого тельца – его воплощением с течением лет и стала Купеческая гавань. Дух соблазна сошел на прежде богобоязненных людей и так крепко засел в каменных стенах города, что выветрить его не удавалось ни одному проповеднику. Да и то, чаще дух оказывал на самого проповедника больше влияния, нежели принесенное им из дальней дали слово: глядишь и он начинал сказывать истории только после того, как в кружке его оказывалась монета. Когда этот надоедал, жители Купеческой гавани шли к другому сказителю, который и брал дешевле, и повествовал красней, или возвращались в порт, ведь после духовной пищи надлежит набить нутро пищей телесной. А то и противопоставить ей плотское удовольствие, благо таковых в кабаках и городских домах терпимости всегда в избытке.