Выбрать главу

Прохоров обернулся. Долго, молча смотрел на нее. Потом дернул вожжами, вздохнул:

– Жаль, Анна, не в одной мы с тобой упряжке с самого начала. Опередил меня Василий твой. А то бы поработали всласть на благо России. Хорошая ты баба, хотя Василию я не завидую.

– Что так?

– Да как тебе сказать… распустил он семейные поводья и матриархату в тебе несгибаемого образовалось через край. Чую я – искать ему с тобой всю жизнь пятый угол. Ты уж извиняй.

– За «хорошую бабу» спасибо. Доброе слово и кошке приятно.

– На здоровье, коли так.

– Никита Василич, – странным рвущимся голосом позвала Анна, – может, все-таки поделишься, что ты завтра задумал? Нехорошо у меня на сердце, будто черная змея сосет.

– Значит, одинаковый у нас с тобой суеверный пережиток… что-то ноне воронье дюже резвится… Я завтрашний день тоже вроде затмению вижу. Однако поделиться завтрашним катаклизмом не могу. Не обессудь. Не только мой это секрет.

– Ты хоть Машу оповестил? Что-то я ее с Васильком два дня уже не вижу.

– А нет ее, и Василька нет.

– Как это… нет?!

– Услал я их позавчера ночью.

– Куда? – охнула Анна.

– Подалее. В Россию. А то, сдается, прилип ко мне вплотную в последнее время, как банный лист к мокрому заду, участковый Гусякин. Разве что в сортир не сопровождает. А нюх у него, сама знаешь, собачий.

– Да что ж там у тебя назавтра?!

– Все, Анна свет Ивановна, все. Приехали. Бери наследника – в дом неси. Глядишь, нам в подмену защитник Руси святой выживет и нарастет, – сказал Прохоров, разворошив с нежной опаской простынку над лицом малютки.

И опять наткнулся председатель на сосредоточенный, недетский взор Орловской крохи, за которым безбрежно и штормующе дыбилась чья-то иная, мудро-горькая жизнь, иной жертвенный опыт.

ГЛАВА 6

И втекал в них, разделенных веками, глас:

– Несите к ним Первое, изначально Первое и еще раз Первое: да воздастся каждому по делам его. Как воздастся и за безделие. Ибо в поте лица своего каждый должен есть хлеб свой.

Донесите это до разума их верхнего, человеческого. Но так же и до разумения нижнего, скотского. Пропитайте их верою в ВОЗДАЯНИЕ КОНЕЧНОЕ, как холст бальзамом исцеляющим, дабы не осталось на холсте ни клочка, ни нитки сухой. Ибо их вечность есть лишь мой миг. Уготовлено всем им вознестись светоносной спиралью для суда моего лишь ТУДА. Но ни одному ОБРАТНО:

– ни матери, дабы остановить сына, воздевшему нож над невинной жертвой,

– ни отцу к своей дочери, заползающей с блудом в чужие постели, ни брату к сестре, истязающей злобно пасынка,

– ни сестре к брату, вспухшему жиром на чужом поте и горестях.

С этим, изначально Первым, и с заповедями, порожденными Первым, идите и ТЕРПИТЕ тупость и злость, корысть и лихоимство стад человечьих.

Глас, втекающий в память и души их, иссякал. Но не шли они, а вопрошали с жадным вожделением, разделенные веками, тщась вернуть снизошедший в них голос:

– Господин наш, напитав их извечно Первым, что понесем Вторым?

И звучало в ответ:

– Не время еще засевать стада вторым, пока не пожнут на земле изначально Первого, ибо несоразмерно слаб разум их для ношения Второго, подобен он муравью, норовящему поднять сваленную смоковницу.

– Хватит ли нам отпущенного бытия, чтобы исполнить повеление Твое, – вновь взывали они.

– Многим не хватит, ибо уже низвергнут мною и злобствует в гордыне обезьяна и тень моя, наплодивший Ариманов, Яцатов, Ассуров и тьму, воплощенную в них.

Идите и сражайтесь во всетерпении с ними за людские сонмища.

Тогда уходили они, разделенные веками, но скрепленные волею и верой ЕГО: Авраам (Ибрагим), Моисей (Муса), Исаак (Исхак), Иаков (Иакуб), Аарон (Харун), Давид (Дауд), Илия (Ильес), Иона (Иунус), Иоан Креститель.

Но один не ушел. Лишь один осмелился докучать мольбою:

– Господин, Повелитель мой! Уготовил ты всем вознестись, либо пасть ТУДА, откуда нет возврата. Ты дал нам этот закон во веки веков. Но кто дал, тот волен взять. Утоли смиренную жажду раба твоего, напитай надеждой: возможно ли тебе самому отринуть закон твой и хоть единожды вернуть коголибо, кто вознесся безвозвратно?

– Ты и раб, но и сыне мой возлюбленный, – был голос, – разве не оповестила об этом Мария, мать твоя?

– Оповестила, Господин. Но дерзко мне веровать в грозную эту весть, даже из уст матери.

– Не дерзко, сыне. Весть эта – истина. И как сына вопрошаю: во имя чего возжелал ты попрания закона моего?

– Во имя Твое, господин и Отче мой. От Энки, Энлиля и Нинхурсаг, первожителей земли с планеты Мардук, о коих ты нам поведал, до Адама и Евы, от Адама и Евы до Ноя (Атрахасиса), от Ноя до сих времен не был нарушен закон твой.

Но понесу я в мир тяжкую ношу: напитать людей извечно Первым о всевластии Твоем и воздаянии за поступки и дела земные. Хватит ли ничтожных сил моих без явления чуда от тебя?

Я пущу в паству стада слов, но все они ничто рядом с явлением ОТТУДА по твоему повелению.

– Тяжела твоя ноша, сыне. Поэтому дважды будет попран закон мой, когда попросишь. Но остерегаю: не алкай этого без крайней нужды.

– Благодарю тебя, Отче, за милость великую, отныне усердствую лишь об одном: чтобы не настигла эта нужда.

– Вижу томление твое о заповедях, кои понесешь людям. Разомкни уста.

– Это истинно так, Всевидящий. Я понесу в селения человечьи твои заповеди, засею ими ниву. Но обречен на голод сеятель, не ведающий, куда ссыпать урожай и как печь хлебы. Я слуга твой, могу лишь скудно домыслить о жатвенной поре, если дозволишь.

– Домысли, сыне.

– Видел я, как отбывал к тебе праведный раб твой. Истощивши силы в невзгодах и тяжком труде, остывало тело его в кругу неутешных родных. И лишь успокоилась плоть – будто выпорхнуло из нее и вознеслось к тебе нечто белым голубем.

– Ты видел. Сие дано не многим.

– Я видел и другое: выпархивали из рабов твоих и пестрые голуби и черные. Они собирались в стаи. Ныне две стаи над землей: белая и черная. Значит ли это, что посланы мы тобой множить белую стаю и прореживать черную?

– Ты постиг истину, сыне. В ней сокрыта часть Второго: возносятся первой стаей пестрые, где в белое вклещились клочья тьмы. И принимает стая очищение от тьмы через страдание и муки, чтобы вознестись в иную ипостась белой стаей.

– Еще одно, Отче. Было великое смущение людей. Над Мертвым морем…

– Над ним летало невиданное вами.

– Истинно так, Господин мой. Будто чаша из глины в дырьях, из коих втыкались в море зеленые лучи, словно спицы из клубка пряжи, и кипело под лучами море. Страшен и крив был небесный путь той чаши, схожий с путем пьяного козопаса. Что мне отвечать, если спросят про это?

Ты просветил нас былью до потопа: кто был сородичами, чья кровь подмешана в Адама с Евой: Хам-мельо и Сим-парзита. За этим последовала великая вражда двух «богов» из плоти: так они себя называли, присвоив в гордыне твое имя, – Энки с Энлилем, передавших своим детям как совершенство ума, так и неиссякаемую злобу. Она не затухла и в потомках Ноя: Иафета, Сима, Хама.

Не эти ли потомки управляют ныне теми чашами с зелеными лучами? И не их ли вражда прорастает в людях? И надобно ли мне нести людям все то, о чем оповестил ты раба и сына своего?

– Еще не время смущать слабую сущность людскую творившимся до Ноя. Обо всем снизойдут знания, когда придет пора, и врезали их уже писцы людские в глиняные таблицы: им дал я умение и память просвещать. И будет еще свой час и свой день, когда потекут познания с таблиц в человечий разум. Но ныне: какое дело кроту до летящего над ним аиста? И пристало ли черепахе заботиться, куда бежит мимо коза?

Все они – суть творение мое. С этим иди, изначально Первым. Не к менялам и фарисеям, но к рыбарям и хлеборобам. Они – соль паствы твоей, они почва благодатная для семян наших.