«И сына своего ты назовешь в честь деда и отца Василев-сом. И тот готов назвать наследника своего Прохором в честь тебя. И так уйдете умножением самих себя в века. И в муках обозначите свой путь благодеяний ради живота людского».
…Он выплывал из дали, возвращался, уже воспринимая суматошную тревогу старосты:
– Ваше сиятельство, Петр Аркадьевич, никак сомлел от содома нашего?
Столыпин потрясенно огляделся: все было на местах своих. Здесь утекла едва минута, тогда как ТАМ – не менее полудня. Он вспомнил все.
Вполголоса, с неистовым теплом вбирая ставший родственным облик старосты, сказал:
– Твое прошение о выходе из общины шестидесяти душ исполню в первую очередь. Явитесь завтра ко мне в Саратов. Получите семена, плуги, лошадей и ссуды. Велю вам выделить пять вагонов. Погрузитесь – и с Богом. Вас ждут наделы в Бийском уезде Алтайской губернии. Там черноземы – в четверть. Лес для построек первых поселенцев срублен и ошкурен. Отныне за вами труд во благо империи.
Прохоров припал к руке Столыпина:
– Отныне ты для нас отец родной, рядом с иконой твой патрет поместим, – скособочил голову, вытер слезу рукавом.
– Ну, будет, будет… – окреп голосом, осанкой губернатор. И повинуясь неудержимо подмывающему любопытству, сулящему фанфарно-звонко завершить сегодняшнюю встречу, задал он Прохорову шепотом совсем уж несуразный вопрос:
– Скажи, голубчик, рубец приметный в спину твою впечатан?
– Точно так, батюшко, – дико смаргивая, глядя во все глаза, обмер староста, – у меня, у родителя мово, да и у деда… только откуль эта примета наша племенная у Вашей светлости…
– Мне многое ведомо, бесценный ты наш, – размягченно и сияюще отодвинулся Столыпин.
Отходя от звончатого торжества, порожденного ответом Прохорова, и встраиваясь в сиюминутность погрома, жестко оглядел толпу.
– Бог вам судья! Вас обманули, и потому вина ваша частична. Отстроите здесь все, что сожжено, бесплатно. Войска не будут вызваны. А с этим…
Впечатываясь клеймом в мозг, в память неведомо откуда прянуло к нему: «Хам-мельо, Сим-парзит».
– Ас этим хамельоном паразитического свойства поступайте, как велит совесть. Сами воздайте ему то, что он заслуживает..
Он развернулся к Кривошеину:
– Семен Власович, пора.
– Герр губернатор! – панически, моляще выкрикнул студент. Давясь словами, заговорил по-немецки: – В венах вашей семьи вместе с русской течет избранная богом иудейская кровь. Ради этого пощадите иудея!
– Мою супругу оскорбит упоминание о кровной общности с вами, – с холодной брезгливостью отстранился Столыпин.
– Мы с вами люди одного круга! Неужели вы отдадите меня на растерзание этому стаду?!
– Стыдитесь! Это «стадо» веками вскармливает Россию. И ваших шинкарско чистокровных сородичей в том числе. Идемте, Семен Власович.
Они уже тронулись – повозка и двое верховых, когда сзади, прорезая глухие удары, рев и хряск, всплеснулся по заячьи тонкий, сверлящий страданием крик.
Вздрогнул князь. Ударил лошадей и пустил их вскачь Кривошеин. Ознобом покрылась спина Столыпина. Он встретился взглядом с Оболенским.
– Петр Аркадьевич, – угрюмо сказал князь, притершись своим конем к губернаторскому, – душу свою ведь губите. К тому же повод даете. Крючкотворы дворцовые бульдогами вцепятся за санкцию на самосуд.
– Знаю, голубчик, – болезненной судорогой исказилось его лицо, – розенблюмы сами так вздыбили проблему. Нам оставлено лишь отвечать. Либо они нас, либо мы их, иного не дано.
ГЛАВА 12
ОН, пронизавший разумом вселенские глубины, был вездесущ и вечен. Жизнь, сотворяемая им, была рассеяна в пространствах. Она дремала в вековечной летаргии неисчислимой серебристой пылью спор.
Вселенский вакуум держал в себе, как в клетке, химер-страшилищ: черных дыр. Они заглатывали и прессовали в утробе все сущее вокруг: кометы, астероиды, метеориты.
Законы тяготения сжимали их в тугую плотность, где твердь спекалась до чудовищных пределов. Затем, расплескивая океаны магмы, рождался запредельный взрыв, круша галактики и выпекая звезды, сжигая мириады драгоценных спор. Закваска жизни гибла.
Но ОН воссоздавал ее и сеял упорно, терпеливо, вековечно, поскольку в хаосе и мраке, в бездумьи промороженных стихий ЕГО проект и вездесущий помысел был неизменен: творить, где можно, Разум.
Сосредоточившись пастушеским вниманьем на отдаленном скопище светил, ОН скрупулезно подсчитал все галактическое «стадо», привычно отмечая строй нисходящих чисел:
– вся масса простиравшегося перед ним вселенского отсека 1056 г,
– в нем сверхскопление галактик 1052 г,
– гигантские скопления галактик в сверскопленьях 1048 г,
– галактика отдельной массой 1044 г,
– в ней пылевые облака 1040 г,
– скопленье звезд средь них 1036 г,
– средний вес планет 1032 г.
Все было, как всегда, Божественной гармонии подвластно: закону целесообразности разумной, ступенями ведущей к микромиру.
Но вот пред НИМ тьму вспучила слепящая стихия: взрыв породил сверхновую звезду.
Лишь чуть свершилось это в галактическом местечке, ОН облучил Божественным вниманьем отброшенную взрывом шуструю планетку. Планета значилась в его реестре, как Мардук.
Он несся в вихре завершившегося взрыва небесно-рыжим лисом, с роскошным астероидным хвостом, выписывая орбитальную дугу, едва касавшуюся солнечной системы.
ОН, сущий, воссоздал мгновенно в памяти недавний замысел, нанизывая педантично его этапы на свою идею. В ней до сих пор недоставало лишь одной детали, такой округло прыткой, как Мардук.
Подправив траекторию его орбиты, направил ОН Мардука в сердцевину Гелиос-системы: туда, где в хороводе плыли Юпитер, Тиамат и Марс.
Два монстра, два космических бродяги несли солдатский караул близ ослепительной белянки Тиамат. Вокруг нее выписывала озабоченные кольца Луна – бессменная фрейлина.
Кровавый марсианский лик пылал неукротимым гневом к сопернику – Юпитеру, что бороздил пучину бездны справа от красотки – не менее багрово разъяренный, искляксанный пятнистой оспой.
Закованная в ледяной корсет, сияя пышным блеском, купалась Тиамат в заботе лунной и кокетливом восторге, когда свирепейший тычок Мардука вспорол ей ледяную грудь.
Бандит содрал корсет изо льда, треть мантии гранитной и отшвырнул с орбиты прочь остаток той, что звалась Тиамат.
Фрейлина лунная отчаянно крутилась рядом, взывая тщетно: «КI!!» (отрезанная госпожа).
Мардук истаивал вдали: небесный хищный лис, утаскивающий рваные осколки Тиамат. И панцирь ледяной на них мерцал и таял, струил живительный хрусталь, слезясь под солнечным припеком.
СОЗДАТЕЛЬ подводил итог. Мардук, унесший промороженный корсет кокетки, уже не вольный лис, а пес, посаженный на цепь иной орбиты. Отныне бывшему бродяге у Гелиоса стражем быть, кружить на привязи извечной, являясь к месту стычки с Тиамат через 3600 секунд… иль лет, коль Гелиосу так удобней – какая разница для вечности, объявшей бездну.
Иное было важным: едва почуяв влагу Тиамат на вздыбленном хребте Мардука, немедленно взбурлили в ней когорты, сонмища простейших.
ТАМ ЗАРОЖДАЛАСЬ ЖИЗНЬ ПОД СОЛНЦЕМ!
Частице бывшей Тиамат отныне быть планетой КI (землею).
Под сокрушительным толчком Мардука она придвинулась к светилу многократно, что не замедлило тотчас сказаться. Вокруг неслись в угрюмом хороводе давно промерзшие иль раскаленные циклопы: Уран, Нептун, Меркурий, Сатурн, Юпитер, Марс.
Лишь новорожденная КI, сплошь крытая соленою плацентой, укутанная в паровое одеяльце, устало и разнеженно парила семицветной негой, посверкивая глазками зарниц.
Он сопоставил два объекта. Наметилась неравнозначность: земля, хоть и младенчески прекрасна, была покрыта вся водою.