– Мое высокопревосходительство изволит дать настоятельное и не подлежащее дискуссии распоряжение. Невыполнение оного немедленно карается вашим полным провалом, за которым мы понаблюдаем с полнейшим удовлетворением и, если понадобится, окажем активную помощь эсерам.
Я не шутил и был, как никогда, серьезен. Он это понял, меняясь в лице.
– Петр Иванович, об этом не стоило напоминать.
– Условие: ни шагу, ни движения без моего ведома и распоряжения в период охоты на «медведей» в Петербурге. На карту поставлено слишком многое. Расчеты с вами – там же, такса будет повышена полуторно в случае успеха. Я вас больше не задерживаю.
– Исчезаю.
Он нацепил бороду, парик, зашамкал:
– Храни вас Сатана, мсье! Меня ждет моя Жужу.
Я запер за ним дверь. Итак, ваше превосходительство, господин Плеве, не я засылаю комиссию по грешную душу парижского агента. Я засылаю азефов. А их поведение зависит от вашего.
Столыпин же… в нем некий аромат, утоляющая арбузная свежесть. Он буйный ручей, очищающий авгиевы конюшни, где нагажено по колено табуном троянских жеребцов и кобыл. Дай ему Бог силы и терпения. А я дам оповещение о засаде, когда созреет азефова гончая свора.
Гончим надобно ломать хребты на излете, желательно всем и сразу.
А! Вот и стук, свой стук.
Я резво вымахнул из-за стола. Что с тобой, Петруша? Всего лишь деловое рандеву. Но с той, чей магнетизм взял дряхлеющее сердце в клещи.
Она вошла, и пришлось затратить нешуточное усилие, чтобы источать суховатую насмешливость.
– Вы по-королевски точны. За королевой шлейф тянется, как правило. Или хвост – в зависимости от ранга приставленных к ней пажей. Кто к вам приставлен, прелестница?
– Это моветон, ваше превосходительство, не менять юмор несколько явочных свиданий. Хвостов за мной нет, мой затылочный глаз на месте. Что стряслось? Что-нибудь… о господи, Петруша, я, оказывается, смертельно соскучилась…
Мы целовались. Свет померк, остановилось время, замедлили свой бег светила. Мы были в омуте.
Однако первой из глубин нетерпеливой птицей выпорхну-ла она, отряхиваясь, топорща перышки.
– О-ля-ля! Фуршет в мою честь?
– В твою, розанчик, в чью же еще.
– Стареем, ваше превосходительство, в сантименты потянуло. Агента надобно в черном теле содержать – тогда он злее в работе. Ну-с, вновь приступим? Шампанское и поцелуи!
Мой бог, за что стареющему козлотуру, пропахшему грехом, враньем и кровью, такой восторг? Я изрекал пошлятину, но никогда она не была такой исступленно правдоподобной:
– Богиня! Сегодня я заждался.
– Какой-то вы сиятельный ноне, Петр Иванович. Непривычно, оттого и кошачьи поскребыши на душе. Не к добру…
– К добру, душа моя, к добру. Готовься вновь принять столь скушный тебе облик фрейлины Марии Федоровны.
– Неужто… в Петербург?
– Через два дня. Поможешь мне с агентурной картотекой для сдачи преемнику. Но кое-что оставим для себя и заберем. Сюда уж не вернемся.
– Петруша, голубчик… но меня не выпустят.
Я остывал от эйфории.
– Проигралась опять? Сколько?
Она трагически вздохнула, подернув плечиком.
– Не помню точно… тысячи три-четыре.
Я протрезвел, опущенный в ледяную купель.
– Не по чину азарт, сударыня. Мой агентурный фонд не бездонен. Извольте покрыть.
– Когда и где?
– Там, где денежнее и привычней. На панели. Завтра.
Я бил наотмашь. Не я, Петруша, но главарь – агент притона Рачковский, ибо жизнь и опыт за долгое время стерли разницу между рулеточным разгильдяйством профурсетки и провалом ценного агента. Где допускалось первое, там стилетом в ребра всовывалось и второе.
Слава Богу, не надо было объясняться, расхлебывать истерику. Она жила со мной и без меня по единым правилам европейской агентурной малины. И даже сохранила безмятежность.
– От вас, ваше превосходительство, Плюшкиным несет и Собакевичем вкупе. Именно панелью я занималась в последние дни у мадам Жоли, предвидя ваш посыл. Извольте посмотреть итог.
С кошачьей грацией подтянула сумочку, выудила некий сверток-трубочку, брякнула его передо мной.
– Что это?
– Продувшись в рулетку, я предложила ангажировать себя мадам Жоли на два-три дня с условием: клиентов выбираю я.
– О Боже! Ведала бы вдовствующая императрица, с каких помоек к ней впорхнет любимица фрейлина.
– Так вот, является к Жоли субтильный господинчик петушьего обличья. В котелке, весь в черном, с алмазами на перстах и с ним пять пейсатых держиморд. Сдувают с пердушка пушинки. Дичь, сам понимаешь, для кошечек мадам Жоли невиданная. Писк, визг, декольте разъято до пупков – ажиотажец на грани обмороков.
И тут выплываю я – фрегат ее императорского Величества. Порода, Петруша! Котелок бросает мадам Жоли стофранковую кредитку, меня в золоченую карету – и в чертоги.
– В какие? Где они?
– Жидок осторожен был. Черные шторки на оконцах, а перед выходом мне эдакий клобучек на голову, как соколихе после полета…
Я развернул свернутые в трубку рукописные листы. И, ухватив глазами первое слово оглавления «Протоколы…», перебросил взгляд на текст.
«Мы разбили престиж царствующих гоев частыми покушениями на их жизнь через своих агентов, слепых баранов нашего стада, которых легко несколькими либеральными фразами двинуть на преступление…»
– Да ты, я вижу, не слушаешь! – возмутилась Юстина.
– Продолжай.
Фраза впечаталась в мозг каленым тавром: это ведь не только про эсеров…
А ведь я знал об этом документе! Более того, именно на нем потерял одного из самых лучших агентов. Он выкупил копию этой зловещей стряпни у участника тайного конгресса сионистов в 1887 году за бешеные деньги, надеясь заработать больше. И успел лишь передать майору Сухотину для доставки ко мне. Но тот ударился в самовольство и отпечатал 100 экземпляров на гектографе вместе с Клеповым, чиновником для особых поручений.
Ни одна из копий не дошла до меня: трое были зарезаны с мясницкой жестокостью, а экземпляры исчезли все до единого.
В сознание проник голос Юстины:
– …завели, рассупонили от клобучка. Бог мой! Такой роскоши, Петруша, просто не бывает. Куда нашей матушке Марии Федоровне, куда императрице при дворе!
– Ты у Жоли была под своим паспортом?
– Сударь ненаглядный, ну кто же из фрейлин в проститутки со своим паспортом ныряет? Я панельная курочка Ларина.
– Умница.
– Ну-с, пока петушок спускал панталончики, пуговки расстегивал, пейсики за уши закладывал, я сейф усмотрела: черная махина с позолотой в стену вделана. Петруша, терпеть не могу пустозвонить. Может, оставить тебя? Ты не слушаешь.
Я успел пробежать взглядом две страницы. До меня, наконец, дошло, что принесла Юстина. Святая святых, сверхсекретное кредо Ротшильдов и иже с ними: мирового власть имущего клана. Это была потаенная программа подчинения нас, овец, во всем планетарном масштабе, программа собирания человечьего стада в единый загон для вековечной стрижки и для заклания по выбору.
Когда хватятся этой рукописи? Может, уже хватились? Что будет с ней, со мной, когда доберутся? Работает комиссия Плеве… теперь к ней со всей яростью и бешенством примкнет Ротшильд… не много ли на бедного таракана Рачковского?
Спина леденела в ознобе. Я смотрел на пунцовые уста Глинки. Они шевелились.
– Господи! Да что с тобой, Петруша?!
– Итак… сейф, с позолотой…
– Ты же знаешь, я всегда держу в этом перстеньке снотворное. Капнула в бокал петушку, сама свой опорожнила. В охапку козлика моего – и в перины. Жиденький пейсатик оказался. Повзвизгивал в восторге и сомлел за три минуты.
Ключ у него на шее, на цепочке висел. Сейф открыла малыми хлопотами. И что? Этот конверт с писаниной. Какие-то «Протоколы…».
Выглянула в окно – третий этаж. Внизу кустарник стрижен под гребенку, за ним – Монпарнас. Сбросила конверт в кусты, все приметила. Ключик петушку на шею – и баиньки с ним. Вечерком обыскали и к мадам Жоли доставили. Ночью подобрала и даже просмотреть, как следует, не удосужилась.