Теперь же ученик подрос и накопил свой опыт. И подготовил ассистента. На этом – все. Ушли, истаяли интриги и ледяной прибой из зависти и злости из лагеря Энлиля. Отпало самоистязанье мозга в экспериментах на хирургическом столе. Отхлынули заботы о дворце, возложенные на него.
ОН ОБРЕТАЛ ПОКОЙ.
За белой дверью хрипло заорали:
– Кр-р-р-р-ра-а-азь! – Ор перерос в визгливый клекот. Затем пошли аплодисменты, тяжелым плеском омывая стены, будто упившись вдрызг, огрузлый великан, затащенный на представленье, со скотским хамством бил в ладоши на скорбном монологе, требующем тишины.
Нахрапистая мешанина звуков, нафаршированная злобой, – ударили по слуху Нинхурсаг. Она содрогнулась, придвинулась к Энки:
– Кто… там за дверью?!
Бог не ответил, вглядываясь в ассистента: «Ты выбрал?» Рассасывался, растекался гнев. Он стал осознавать, что натворил, прогнав Иргиля. Болезненно и виновато ныло сердце.
– Я выбрал, господин. Туземцы меня примут. Я отобрал средь них двенадцать лучших самок, чтоб имплантировать в их яйцеклетки наши гены. Все племена об этом знают: чем мы засеем лучших дочерей, кто породит помошников богов LU LU – почти таких, как мы.
Я проведу остаток жизни среди них.
– Вонь… шкуры… грязь… болезни… ты предпочел все это пиршеству работы при Энлиле? Я удивлен, Иргиль.
– Зарыть отбросы пищи – вонь исчезнет. Грязь можно отскрести, отмыть, а шкуры выдубить. Болезни лечатся. Я научу их этому. И главному – травить и убивать скота внутри людей: чему учил тебя.
Но научить Энлиля не быть скотом над человеком – мне не по силам.
Энки невольно оглянулся.
– Не бойся, господин, здесь нас никто не слышит. – Он выпрямлялся, отдаваясь облегченью: свободен, наконец!
– Позволь перед уходом оставить для тебя советы, – устало, тихо попросил старик.
– Я их ценил всегда.
– Ценил, но не всегда. Я предостерегал о несовместимости видовых генов при перестройке ДНК. Ты же слил три вида: бога, кошку и ворона.
– Мы повторяемся, Иргиль. Я отрабатывал приемы размножения митозом двухъядерных клеток гетерокарионов.
После митоза у них образовались два синкариона с родительскими клетками. Я совершил гибридизацию, Иргиль, не только разных видов, но и типов! В гибриде 49 пар хромосом: 23 от бога, 20 – ворона и 6 от кошки. И мне не важен был биовидовой результат: я зафиксировал и утвердил всего лишь тактический прием.
– Но результат живет. Тобой порождено чудовище: в размерах, агрессии и адаптации к любой среде. Там, в черном черепке под перьями, клокочет злобный, пока лишь примитивный разум.
– Он… говорит?! Ты слышал сам?
– Он понимает нас. Осмысленно воспроизводит блоковую речь. То долголетие, которое ты внес в гибрид сегментом теломера, позволит ему веками совершенствовать инстинкт истребления. На КИ скоро не будет равных ему убийц.
– По-моему, ты нас пугаешь.
– Нет, мой господин. И если он способен размножаться…
– Он стерилен. Я применил энзимы для разрыва нити ДНК и слил в ней третью пару хромосом кошачьей самки X-X и наши мужские Х-Y. Гибрид заполучил итоговые хромосомы Х-Х-Y. Его геном бесплоден.
– Вот это – лучшее, что сделано тобой. И все же… – старик замолк.
– И все же… что ты предлагаешь?
Иргиль молчал. Гортань, язык и связки мастера чуть трепетали, сопровождая мысленный ответ лишь для двоих:
– Пока он в клетке – уничтожить.
И вновь истошной яростью взорвалась тишина за дверью. В накате ядовитых воплей все явственней угадывались слоги.
– Кар-р-р-ир-р-ги-и-иль… вра-а-аг! Кар-р-рму кр-ррашу-у-укр-р-ровью стар-р-рику-у-у!
– Он понимает нас, не открывайте клетку. Теперь он на- учился ловить не только речь рабов…
Иргиль опустошенно, зябко пожал плечами.
– Я ухожу, мой господин. Позволь забрать с собой к туземцам лишь небольшой набор лекарств и инструментов.
– Энки! – загородив дорогу старику, вонзилась взглядом в мужа Нинхурсаг, – он окончательно тобой отпущен?
– Но этого хотела ты…
– Не я. Взбесившаяся фурия во мне, иль бабья ревность, Я выдрала ей волосы теперь и затолкала в выгребную яму. Сейчас она молчит, а говорит твоя жена. Иргиль, я глупая овца в загоне, чей разум все еще далек от твоего величья пастуха. Останься.
Энки, нас слишком мало в противостоянии Энлилю. Проси Иргиля, как и я, остаться.
Она стояла перед ними. Раскаяние и тревога давили ее разум, поскольку рушилось их общее блистательное дело.
Она, появившаяся на земле до потопа, войдет в историю и мифы междуреченских шумеров, греков, галлов и вавилонян как «владычица горной вершины» – с акушерским ножом в рукаж для разрезания пуповины новорожденным. Но и после потопа ее имя, как прародительницы человечьих рас, встанет рядом с именем Энки, гениальным микрогенетическим хирургом-пришельцем в первобытное человечество земли.
– Иргиль! – позвал Энки, – мне остается повторить: останься.
– Поздно, господин.
– Куда мы спешим?
– Во мне все износилось. Здесь на КI буйствует, избыток кислорода. Он засылает в нас «свободных радикалов», они грызут сегменты теломеров втрое кровожаднее. Ищи от них иную, не мардукскую защиту, господин.
Я ухожу спокойным – мне есть замена. Идем. Я покажу все приготовленное назавтра для SHI IM TI.
Иргиль отпер дверь ультразвуковым пультом.
Они вошли в голубоватую стерильность операционной, с тревогой замечая сгорбленную спину мастера. Он двигался с трудом.
Над ними что-то шелестяще завозилось, сухо, кастаньетно щелкнуло.
Нинхурсаг вскинула голову. В сознание ее через зрачки уткнулись вдруг два кинжально режущих клинка. За частым переплетом бронзы в метровом кубе клетки сидела на перекладине иссиня-черная химера с горбоносым клювом. Над клювом полыхали желтизной два круглых, почти кошачьих глаза. Между приспущенных до пола крыльев вцепились в жердь когтистые чешуйчатые лапы.
– Идемте, госпожа, – Иргиль тронул за плечо оцепеневшую богиню. Та не ответила: слепая ярость вздымалась в ней, бунтарски принимая хищный вызов птицы. Наращивая волевой посыл, вливая в черно-клювастый черепок царственную властность, она ломала иную, нечеловечью волю.
Шли мгновения. И горбоносая башка угнулась. Мигнул, тускло угасая, кошачий взгляд. Воронье чудище обеспокоенно переступило, судорожно дернуло крылами. И подобрало их.
– А вот теперь идем, – сказала Нинхурсаг.
– Какая-то взъерошенная дрянь… огрызок протоплазмы в перьях, – меланхолично выцедил Энки, шагая за Иргилем с золоженными за спину руками, – к тому ж в пробирке слеплена, посмела вытаращивать гляделки на полновластную богиню.
Глаза его смеялись.
– Вот именно, мой господин, – смущенно огрызнулась Нинхурсаг.
– Мардук и КI от вас получат невиданное еще потомство за три последних цикла, – с тоскливой нежностью сказал Иргиль.
«Создатель! Продли и закрепи все так, как есть!» – взмолилась Нинхурсаг.
Двенадцать самок-аборигенок, курчавых, черных, при эбонитово-точеных телесах, нагие, разом приподнялись на белоснежных ложах, накрытых прозрачными куполами саркофагов. Здесь третьи сутки щел неумолимый процесс обеззараживания кожи, легких, печени и почек от бактерий и микробов.
Все двенадцать, едва вошли в палату трое увидели и возбудились лишь одним – Иргилем. Под блеском стекло-пузырей тянули к нему руки, раззевали рты. Двенадцать умоляющих и смоченных слезами мордашек гримассничали вразнобой, безмолвно: стенали, ужасались, вопрошали в запаяно-тюремных полусферах.
Иргиль ускорил шаг, доковылял до пульта. Стал тихо говорить-пришептывать в решетчатое рыльце микрофона. Энки и Нинхурсаг ловили неведомый еще язык туземцев: шипяще-цокающий, обворожительный набор созвучий.