– Это не насилие и не зло без причинного предмета. Здесь и сейчас Россия давит на себе чеченский гнойник – как я давил иудейский. Давить – всегда мука. Но она должна быть нещадно стерильна и обязательна, ибо необходима. Так сложилось давно.
Вспомни Жилина и Костылина. Сонмища их страдали в этом краю, их крали и мучили. Они были, есть и будут, если не выдавить этот гнойник, поскольку вот эти, во дворе, привыкли добывать хлеб свой не в поте лица своего, но в поте и крови жилиных и костылиных, воровством, обманом и разбоем. У каждого из таких хозяев есть свой подвал для рабов и пыток.
И чтобы страдания славян не размножились многократно, происходит то, что видишь. Это осознанно делал император руками Ермолова. Ныне подобное делает Сталин и вынуждены будут делать те, кто придет после него, обладая его решимостью и умом, болея заботой о благе империи.
Вспомни Ирода, Иудейский гнойник в Римской стопе. Здесь – так же и то же. Все было, все возвращается на круги своя в третьем Риме. Мы с тобой – в нем, а он – в нас.
Парнишка во дворе, давя в себе вопль ужаса, схватил папаху отца и метнулся к саду. Тугой простынный узел волочился следом, подпрыгивал, бился об икры.
Рев, гомон, рокот машин, трескучее рванье автоматных очередей, вой собак – все это глохло, подергивалось пеленой, истаивало.
Хватая воздух шершавой сухостью губ, Евген сбил папаху с головы. Дико осмотрелся. Затхлая, плотная тьма тяжко завязла в зрачках, застряла в ноздрях, забила легкие.
Задыхаясь, он ринулся к мутно-серому пятну входа, в кровь обдирая лицо о жесткую бахрому свисавших корней. Втиснулся в лаз, полез вверх, яростно работая локтями, лягаясь, руша за собой рыхлые комья суглинка.
Наконец, выбрался в слепящую желанную синь и долго сидел на краю ямы, взахлеб глотая утренний свежак.
Солнце выползло сияющим шаром над молодой порослью вишняка, спрыснутого багряной россыпью ягод.
Евгений торопливо набросал на лаз недобитый к забору штакетник, прикрыл куском рубероида и забросал землею.
И только закончив дело, вспомнил про фонарь – остался в гроте! Но смирился с этим легко и быстро. Отнес лопату в дом.
Матери он ничего не рассказал. Он теперь многое не рассказывал, боясь разрушить вопросами, страхом ее то, что начало сплетаться между ними – мир.
Он жадно цеплялся теперь за материнский, спасительный поплавок в том океански распахнутом и грозном прошлом, которое время от времени захлестывало его.
Теперь, читая чужие мысли, он мог читать и историю по вещам… он мог… не он – они вдвоем с Тем, бородатым.
ГЛАВА 32
Саркофаг пророс близ города скорбно-черным квадратом из тусклой желтизны песка, нацеливаясь углами на север, юг, восток и запад.
Слепящий африканский день обволакивал, калил Е RI DU почти восемнадцать часов. Но и остальные шесть, когда кипенное светило опускалось за дымчатую охру горизонта, почти не охлаждали город, обнесенный каменной стеной – лишь чуть глушили зной.
Бездонный купол ночи, искляксанный алмазной пылью, льнул к родственному цвету саркофага. И он, как сердцевина тьмы на земле, вонзался белизной креста во тьму над куполом. Он был виден с любой крыши Эриду, поскольку известняк креста, вздымавшегося над городом на семьдесят локтей, был пропитан Энки люминисцентным фосфором.
Он становился маяком для МU и SHEMS, когда полеты кораблей над КI ЕN GIR (страны властителей ракет) упруго набирали силу.
Ночь осушала пот на коже и расширяла поры, сквозь них дышало тело.
Тьма становилась праздником LU LU, что рыли котлованы под фундаменты, орудовали десятками А РIN СUR и А РIN SU, отваливая глыбы от скалы для стен домов, для облицовки шахт под неусыпным надзором полубогов: АN UNA КI – тех, кто с небес на землю сошел.
Ночь-властелин накрывала бархатным пологом половину КI. Но не было подвластно темноте на затененном полушарии земли лишь ВAD ТIВIRА – городище шахт и кораблей.
Сияли светом штольни. Слепящие столбы огня кромсали ночь, на них взмывали в бездну иглы кораблей, нацеленные на медленно плывущий светляк планеты Мардук.
Мардук-Тибиру, прародитель, отчий дом двуногой расы притягивал, заглатывал в свою утробу подземелий бесценную руду с земли, контейнеры с водородом и кислородом, мороженые туши крокодилов и бегемотов с Нила.
Лишь тридцать лет был доступен Мардук для кораблей с земли – священное число для всех, кто уплывал в орбитальную бездну и кто оставался на КI. Земля делилась с гостем солнечной системы всем, что поддерживало и облегчало жизнь мардукианцев в столетьях лютой стужи на орбите.
Энки и Нинхурсаг встречали утро с саркофагом, где скорбно успокоился Иргиль, убитый вороном.
Над Нилом прожигала полутьму звезда, бледнея на глазах в голубовато-розовой полоске, что накалялась вдоль реки.
Хоры сверчков устало истончали звук. Пронзительный недавно, стелился он теперь над сумрачною чередой барханов все глуше, все слабее, бессильно увязая в сыпуче-рыхлых толщах.
Все чаще слух богов и кожу ласкало невесомо дуновенье ветра. А абсолютность тишины тревожило лишь возвращенье тварей в норы.
Виляя грузным телом, шуршаще протащил варан отвислость брюха по песку. Бесплотной тенью прошмыгнул шакал.
Струясь мертвящей тусклостью металла, неподалеку проскользнул зигзаг матерой кобры.
Звезда над Нилом почти утратила победный блеск.
Но нестираемо, в высях над песками нес фосфорическую белизну гигантский крест, как вековая память сотворенья ТIАМАТ. Нацеленный Создателем Мардук перекрестил ее орбиту и расколол ударом то, что нежило сейчас богам подошвы.
А над песками, над землей сверлил полетом воздух где-то и хищно сторожил добычу гибрид из ворона и кошки – свирепый, изворотливый охотник, нагнавший ужас на туземцев.
Уж сколько раз совместно собирались племена, чтоб выследить, поймать или убить химеру, повадивщуюся умерщвлять младенцев и выковыривать глаза. Но ворон предугадывал охоту.
В последний раз с туземцами отправились LU LU, настроив на охоту А РIN КUR. Прочесывали все долины, поймы, рощи и озера. Но желтоглазое исчадье ада исчезло без следа, покинув дельту Нила.
В песке под саркофагом покоились останки друга. Иргиль-учитель почтил земные недра первым прахом, увековечив землю обществом Лулу: великолепные двенадцать экземпляров, клонированные вскоре до сорока.
Их сотворяли Нинхурсаг с Энки. Но сконструировал под микроскопом изначально, готовя ДНК и хромосомы, дозируя слияние с геномами богов – Иргиль.
Он стал легендой и укором, не гаснувшим со временем для двух, встречавших утро с саркофагом.
Минуло тридцать лет.
Мардук уж покидал пределы притяженъя RА. Все глуше, все слабее на землю прилетал сигнал с Отчизны, исторгнутый АNТU для сына. Его ловил Энки: мать тосковала, предвидя свою кончину в этом цикле. И третий глаз Энки, распахнутый навстречу зову, пульсировал мучительным позывом к родимой плоти, уносимой в бездну.
Предутренним покоем, негой дышала КI под ними – бездонная сокровищница благ. Здесь было вдосталь пищи и тепла, и света. Здесь вырос первенец богов Думузи. Здесь проросло и налилось плодами Дело, что разделило братьев, на время приглушив наследную вражду.
Оно светилось, дыбилось на Ки их городами, стенами домов, стволами шахт, плавильными печами, палатами для хирургии, фонтанами, садами в пряном аромате, водохранилищем – подземным морем.
Уже набрало силу, обучилось творение Энки – LU LU (черноголовые), носившие в телах инстинкт, повадки, кровь аборигенов, но долголетие и знания богов.
Бесплодные рабы-друзья взвалили на себя нее тяготы строительных работ в Е RI DU и числились в помощниках и слугах.
Но в племенах, куда LU LU ходили на побывку, неся на лицах отсвет АN UNА КI, богами становились сами.
Незаменимым средь Лулу был жрец. Его прозвали Ной, иль АТRАХАSIS (очень умный).
Энки летал с ним к отдаленным, диким племенам – к тем, о которых так неохотно и примитивно, с нарастающим высокомерием сообщали на глиняных табличках LU LU, и обучал туземцев навыкам богов.