Они уже познали колесо и линзу для добывания огня, умели глину обжигать для варки пищи в ней, вываривать железо в примитивной печи из руд для топоров и копий. Туземцы приручили дикого коня и заменяли шалаши на хижины из кирпичей, налепленных из глины с тростником.
Но предстояло всем стократно больше. На очереди были бронза и письмо на глиняных табличках, основы медицины, деньги – шекель и первые сообщества племен, скрепленные Законом сосуществованья; литье металлов в закрытой рудной печи с пониженной подачей кислорода, строительство судов для Нила и морей, основы астрономии и математики с шестидесятиричною системой.
Туземцам надлежало освоить деление небесной сферы на три сегмента, определять окружность сферы в 360°, познать зенит и горизонт, эклиптику и ось небесной сферы, законы равноденствия и полюса, прецессионный цикл земли.
Все это предстояло подарить Хомо Эрэктусу (человеку примитивному) усилиями Ноя и Энки.
Нинхурсаг зябко пожала плечами: кожа, уже привыкшая к зною за прожитые годы, восприняла речной, предутренний сквозняк, как холод. Энки застыл в усилиях поймать далекий материнский зов с Мардука.
– Она… тоскует?
– А ты, если бы Думузи улетал с Мардуком? Во мне сейчас два слоя. Один – вбирает верхний материнский зов. Второй – изныл в сиротстве без Иргиля.
Он посмотрел на сумрачную глыбу саркофага.
– Я не послушался его, слил воедино чужеродность генов. И породил Химеру. Она его убила и продолжает убивать невинных низших.
– Мы потому не скрестили Хам-мельо с шакалом, как ты планировал?
– Для двух Химер мир слишком тесен.
Он замер, затаив дыханье: прорвав пространство, его пронзила мать АNTU тоскующим лучом из хладной бездны.
– Зовет? – жена прижалась, оттепляя состраданьем.
– Она готова возвратиться. Распята и привязана за две руки к планетам, как раб, приговоренный к смерти, к двум жеребцам. Я слышу, как трещит в разрыве ее разум.
– Мы же просили их остаться! Здесь хватит места царствовать для всех.
Он отстранился с терпеливою досадой.
– В тебе разжижилась на КI кровь мардукян и клана.
– В тебе она сгустилась. Так пусть твоя густая кровь ответит: зачем менять тепло и сытость КI на голод, тьму и льды Мардука? В чем мудрость этой мены?
– Меняют топоры на шкуры. Но не меняют царскую Отчизну. Мы были и останемся на КI гостями, а наша миссия – учить хозяев обживать планету.
Она капризно фыркнула. И, опрокинувшись на спину, стала ерзать спиной, втискиваясь лопатками в податливую рыхлость песка. Устроившись и замерев в блаженстве, поймала меж приспущенных ресниц пушисто-перистый мазок облачка на разгоравшейся заре. Ответила:
– Я, дрянь такая, все же поменяла. Хам-мельонша, самка Сим-парзита.
Добавила невинно, ссыпая с пальцев текучую песчанную прохладу:
– Родившая тебе наследника Думузи.
Он повернулся. Вобрал взглядом гибкую распластанность точеного тела, упругость высокой груди, серебристо-алый профиль смуглого лица в пепельно-сером обрамлении волос: богиня! Мать! Самое желанное существо на двух планетах.
Вдохнул пьянящую сладость воздуха, всем телом ощущая эфирную полетность бытия. Сказал, итожа пролетевшую ночь:
– Отправлен сто сорок восьмой корабль с рудою, водородом, кислородом. Семидесятый – с мясом. Через два дня конец полетам на Мардук: начало праздности. А значит – праздной злобе и подлых замыслов.
Продолжил с жесткой и угрюмой болью:
– Он отобрал три четверти из первых мастеров вначале, все лучшее из кибермеханизмов. Я вытерпел.
Он предпочел добыче руд бездельную охоту на мясные туши, которые торчат из каждой лужи Нила. Я согласился и на это. Теперь он требует отдать LU LU.
Она рывком поднялась:
– Когда?
– Два дня назад, перед закатом. Нам было тесно там. Но здесь еще теснее.
– Ты властелин земли, ЕN КI!
– А он ЕN LIL – вершитель власти здесь и на Мардуке.
– Мардука нет. АNU не говорил с тобой ни разу! Теперь здесь ты хозяин, как капитан на корабле, плывущем в море, и не обязан слушать бред владельца.
– Хозяином везде, всегда был тот, с кем сила. С Энлилем сотня мастеров с оружием.
– У нас немало преданных LU LU и подмастерьев!
– Преданных? Тебе не кажется, их требования – облегчить, разукрасить быт, снабдить оружием и роскошью – все более походят на шантаж, вслед за которыми наступает бунт? Но даже если бы они были верны, безропотно покорны, что из того? Ты предлагаешь кромсать лучами А РIN CURов со братьев по планете, как бегемотов в Ниле?
Она смотрела, раздувая ноздри.
– Я предлагаю проползти на брюхе триста миль, что отделяют нас от города Энлиля, ведя с собой Лулу, повязанных веревкой. И там вручить ему конец веревки. При этом облизать всю пыль с его сандалий.
Он слабо улыбнулся, лаская взглядом династическую фурию.
– Я так и сделаю когда-нибудь. Но прежде…
– Ты что-нибудь придумал?
– Пока лишь замысел вчерне. Скелет.
– Позволь и мне, как акушерке, наращивать на том скелете мясо.
– Ты акушеркой числилась, пока я не засеял твои мозги и чресла. Теперь песок пустыни рядом с богом согревает божественная попка хирургини. Клянусь, нет равных этим полушариям на Нильских берегах – ни нижним, ни царящим в голове твоей.
Она нагнулась, просунув голову под его руку, мостясь затылком на мускулистом царственном бедре. Чуть приоткрыв кораллы губ, сдула со лба щекочущий белесый локон. И, распахнувши во всю ширь глаза, вбирая в них сияющий рассвет над Нилом, спросила размягченно:
– Ты видел в племенах, какими нас врезают в скалы?
– Я – Нил, великий, мудрый Змей NA HASH, зигзагами текущий по пескам, дающий жизнь. Тот самый Змей, чья голова роняет исцеляющую каплю яда в чашу.
– А я все та же акушерка, в руках которой тот же акушерский нож. Я приняла у них в пещерах почти две сотни черномазых карапузов и сотворила кесарев надрез на сотне круглых животов. Я акушерка, повелитель, при тебе от акушерской попки, до родственных ей маленьких мозгов. И с этим уж давно смирилась.
– Смотри, к нам гости!
В хрустальной розоватости небосвода возникла, укрупняясь, блесткая капля. Она выросла в овальную, холодно отсвечивающую серым титаном полусферу, окантованную светящимися иллюминаторами.
Полусфера зависла над городом, стала снижаться. Исчезла меж известняковых куполов и башен.
– SHEMS из NIPPURа, от братца, – сказал Энки.
Мягкая округлость его бедра, обтянутая пурпурным шелком, твердела нестороженной жесткостью под затылком жены.
– Энлиль? – спросила Нинхурсаг.
– Он слишком ценит часы утреннего сна, чтобы транжирить их на визит ко мне. В SHEMS его язык.
– А если зубы или когти? Идем.
– Мы, может быть, не торопясь пошли бы к голове. Но зубы, когти иль язык найдут меня и сами.
Энки откинулся на спину, раскинув руки. Семья молча ждала. В тишину вплелся далекий дробный топот.
Из каменно-резных ворот Е RI DU вырвались две колесницы. За ними лениво вспухал взбитый колесами желтый шлейф пыли.
Спустя несколько минут с храпящих морд осаженных коней упали на песок пред царскою четой ошметки пены.
С первой колесницы соскочил Думузи: взметнулся над головой русый сноп волос.
– Отец! Там прибыли…
– Кто бы ни прибыл, сын, – размеренно врезался в звенящий голос царь, – они не стоят пены на мордах твоих коней. Ты спугнул такое утро и не приветствовал царицу-мать, меня.
Думузи опустился на колено перед Нинхурсаг. Она поцеловала сына в лоб, любуясь царственною статью первенца:
– И кто заставил наследника царя так гнать коней?
– Стражники Энлиля!
– Так все же не язык, а когти, – в быстром развороте сказала мужу Нинхурсаг, – и что они?
– Связав попарно, гонят из барака и погружают в SHEMS наших LU LU. Мы с мастерами встали на пути у них. Но стражники ввели в готовность А РIN KURы.
Отец, я не отдал приказа взяться за оружие, пока ты здесь. Это не трусость…