Зависла над песками тишина. Ее нарушал лишь сап распаленных коней, да хруп удил в их зубах.
– Я ждал набега раньше, еще вчера. Терпения у братца оказалось вдвое больше, – сказал наконец Энки.
Он поднимался, опираясь о песок руками позади спины. Осмотрел семейство, слуг на задней колеснице, застывших в злой готовности повиноваться.
– Мой сын Думузи поступил разумно. Туземцы и LU LU тотчас попали бы в рабство к своему инстинкту защищать двуногое добро. И пролили бы изначально ручей из крови, который разольется через поколенье кровавым бешенством речного половодья. Ждите. Я сейчас верн-н-н-у-у-у…
В нем истощился и исчез на половине слова голос. Глаза бессмысленно остекленели. Деревенели мышцы. Биенье сердца замедлялось, пока не наступил анабиозный ритм: один удар в минуту.
Супруга с болезненным испугом отстранилась. Она боялась в нем и не любила способности чистопородных кланов: отрывать Дух от тела и шастать им в пространстве, оставив ближнему для обозренья окостеневшую мясную тушу.
Энки ожил спустя несколько минут. Сказал:
– Они забрали почти всех. Нам на развод оставили троих. Нормальный вор, закончив воровское дело, норовит удрать. А эти ждут, окольцевав свой SHEMS, с тупою злобой и со страхом. Значит, им велели ждать отпора и, в довершенье к воровству, затеять бойню.
– Отец! Мы оправдаем это ожиданье?
– Думузи, наш клан по матери АNTU всегда оправдывал чужие ожиданья. Но ожидания не зла, а подаянья. Однако к делу, оставишь колесницу в городе. Возьми с собой Ной-Атрахасиса, летите с ним к дальним племенам в низовье дельты Нила. Через два дня вы мне доставите по экземпляру Хам-мельо и Сим-парзита. Отборных и живых. Ты понял?
– Да, отец.
За колесницами взвихрилась пыль. Энки прикрыл глаза, дав волю гневу. Кровь отливала от лица. Сказал клокочуще, не разжимая губ:
– Мир тесен для двоих. Ну что ж, Энлиль, не я растил, не я спускал с цепи пса раздора. АNU, наш SAR, уже недосягаем на Мардуке. Меж братьями теперь уж нет судьи и некому сдержать твою собаку. Навстречу ей я выпущу пещерного, мардукского помета волкодава по кличке «разум».
Царица Нинхурсаг! Соберись вниманием, запоминай. Через два дня ты полетишь к Энлилю. Он ждет от нас ответной злобы. Ты же расстелишь перед ним сеть благодарного и нежного признанья – за воровство LU LU. Они становятся все больше агрессивны, обременяют, и воры потому не дождались отпора… всем остальным я поделюсь с тобою ночью.
ГЛАВА 33
Я вызван (не приглашен) в публичную библиотеку, в отдел «Россика» Александром Исаевичем Браудо. Неисповедимы твои пути, Господи! Зубра имперской наружной разведки Рачковского, прибывшего по вызову дворцового коменданта Гессе, манит властным коготком некая книжная крыска. И зубр бежит на цирлах.
В премьерах куролесит Витте, в департаменте, где до меня временно нет никому дела, – хаос. Столыпин, назначенный вместо Плеве, выжил после взрыва дачи и на сей раз и сутками разбирается в делах, чистит авгиевы конюшни.
Мне тоже надобно разобраться с Азефом. Эта сволочь не оповестила, как ей было мною приказано, о планах покушения на Столыпина, и тот уцелел по чистой случайности, вследствие неопытности террористки.
Но на допрос и меры к Азефу пока нет сил. Мир омерзительно, чудовищно пуст без Глинки. Душа нестерпимо саднит, не могу спать, похудел на сорок фунтов. Ныне, механически передвигаясь, через силу верша какую-то бумажно-отчетную возню, с ужасом отдаюсь ослепляющей истине: жить незачем, жизнь потеряла все ароматы, вкус, отдает могильной плесенью и терзает одним лишь виденьем – я стреляю через подушку. Мозжат, ноют перебинтованные руки: кажется, я прокусил на левой вену.
Страх теперь неотвязен: знает ли кто о «Протоколах…» в моих руках?
В отделе «Россика» есть комнатушка для отдыха. Мне велено ждать в ней и слушать: как и у Ротшильда в Париже. У них одинаковый ошейник с поводком для агентурных церберов.
Шелестит растворяемая дверь в кабинете, туда входят люди. Раздраженный голос… Витте?! Опять Витте… премьер со свитой у Браудо?
– Александр Исаевич, нельзя же так!
– Тс-с!
– Что означает ваше «тс-с»?
– В публичной библиотеке нельзя так громко говорить и ходить толпой, даже такой сиятельной. Ваш покорный слуга умоляет графа остаться здесь одного.
Витте отсылает сопровождающего в зал.
– Теперь разденьтесь, граф. У меня натоплено. И будем работать.
– Что все это значит? Председателя Совета Министров телеграммой из Парижа приглашают быть у Браудо в библиотеке. Если у вас была нужда ко мне…
– Это у вас нужда ко мне, граф.
Браудо выудил из ящика стола некий флакон, ножичек и, кажется… яйцо?!
– Это все бесподобно. Но просвятите и меня, наконец, о моей нужде к вам. Что вы делаете?
Браудо с треском кокнул яйцо о столешницу. Потюкал со всех сторон, облупил скорлупу. Разрезал облупленный овал надвое ножичком и стал посыпать половинку… кажется, пеплом… из флакона. Наконец, подал Витте.
– Скушайте, граф.
– Но я не голоден! Послушайте, Александр Исаевич, я…
– Это вы послушайте, Сергей Юльевич. Когда барон Альфонс Ротшильд, который нагрел место премьер-министра для вашего зада, посылает вас телеграммой из Парижа к библиотекарю Браудо, как вы думаете, станет этот Браудо тратить время на Витте за какие-то пустяки? Кушайте, пока у меня есть терпение на вас.
Витте с брезгливостью откусил. Его передернуло.
– Однако…
– Кушайте без «однако», я вас умоляю!
Библиотекарь наблюдал сверху вниз с видом коршуна, в когтях у которого цыпленок Витте. Последнего стали буквально сотрясать рвотные позывы, когда Браудо испустил речитатив, от которого у меня пополз мороз по коже:
– Радуйтесь и веселитися! Да проглотится кровь сия не яко отрока сего, но яко падшего Кудра. Да исчезнет имя Христово, и да сгинут гои, верующие в него.
И уподобятся скотам на бойне!
И смоковнице с подрубленными корнями!
И падали смердящей в синайской пустыне!
Его фальцет был фанатично исступленным. Нам бы их веру, их ненависть, тогда империю не сломит ничья сила… «НАМ». Но кто ты сам? Не есть ли ты один из браудовцев, хотя и растворены в крови твоей посвист вьюг да волчий вой с заснеженных равнин? Особенно много последнего… кажется, что я весь соткан из него.
– Что все это значит, наконец? – Витте трясло.
– Это значит, что скоро наш праздник Пурим. Мы чтим свои праздники и допускаем к ним некоторых непосвященных.
– Что это было на яйце?
– Жженая кровь убиенного царевича Дмитрия.
В глазах у Витте боролись отвращение со страхом.
– Если помните, – продолжил Браудо, – на нем оборвалась и сгинула династия Рюриковичей. Столыпин лишь побочная ветвь. Мы даем этот пепел даже не всякому королевскому гою. Но мы-таки дали вам в знак того, что на вас большая надежда.
– Вы не могли прийти с… этим ко мне?
– Приходить ко мне будете вы, Витте. Кто такой библиотекарь Браудо, чтобы мозолить глаза Председателю правительства и сиятельному графу? Но граф обязан ходить в библиотеку, чтобы казаться умным для России.
…Однако! Он не церемонничал с Премьером. Мы все куклы в их руках. И, самое омерзительное, привыкли к этому состоянию, потеряли сопротивление, не делаем попыток выдраться из нашей кукольно-хитиновой оболочки.
«Мы», «их». Кто же ты сам, Рачковский, разберешься ли, наконец?
– Теперь к делу, – подал голос Браудо, – что вы знаете о попе Гапоне?
– Его авторитет достаточно высок у рабочих.
– У Николая Второго была Ходынка. Но ее списали на верноподданические чувства толпы. Теперь вы должны сделать толпу в три Ходынки, в три, Сергей Юльевич! Остальное – наша забота. Сейчас сюда приведут Гапона, а я вас покину. Посоветуйте Гапону организовать демонстрацию к царскому дворцу. На ней на царском страхе перед толпой сумейте выжать из царя Манифест и Конституцию для империи. Вот вам проект Конституции.
Он подал Витте роскошную, в бархатном переплете папку.