Познание скрытых в нем тайн потрясло весь царский клан планеты. В неброском кругляшке, в хрустящей кисло-сладкой мякоти его была заложена мощнейшая лаборатория долголетия.
Фрукт концентрировал в себе серотонон, который, попадая в царский организм, перерабатывался шишковидной железой (третьим глазом) в мелотонин, дающий право и возможность говорить с Богом.
Раба, не имевшего шишковидной железы, отравил скопившийся, не находящий выхода серотонин.
Чем дальше углублялся исследовательский мозг в тайны плода, тем большие потрясения его ждали. Плод повышал активность половых гармонов, нейтрализовывал продукты азотистого обмена и гниения в толстом кишечнике, стабилизировал коллоидные свойства цитоплазмы клеток, устранял мутации генетического аппарата, способствовал выделению в организме ферментов теломеразы, сохраняющей длину теломеры за счет присоединения нуклеотидов.
Плод был буквально нафарширован легкоусвояемой углекислотой СО2. Этот драгоценный компонент активизировал в организме реакцию карбоксилирования, восстанавливая и наращивая углеродный скелет, регулируя сосудистую и имунную системы.
Участвуя в обменных процессах молекулы СО2, как живительные дрожжи, ускоряли процесс эволюции, глушили и подавляли разбойный хаос «свободных радикалов» кислорода.
СО2 стабилизировал и предохранял концы хромосом от слипания, лечил опухоли подавлением теломеразных генов и отдалял старение клетки путем активизации этих же генов.
Это был поистине Божественный подарок мардукской расе и царскому клану. Он позволил обрести почти стерильную чистоту геномов, хранимую в дальнейшем инцестом межродственных браков в веках долгожительства.
Куст жизни на Мардуке стал Древом жизни на земле, превысив в Е DЕМе изначальный свой рост в десятки раз и сохранив все свойства.
Энлиль, распоряжением АNU, снабжал плодами древа членов клана. И каждый красно-желтый плод, даже упавший за ограду, был достоянием лишь царского семейства.
– Прочь с дороги, шибздик! – пронзил дискантный вскрик парной покой Е DЕМа. И тут же взвизнул слабый голосишко пернатого пигмея.
Энки приподнялся с травы. Курчавый, смуглый и нагой подросток, поддав ступней под пухлый задок белого херувима, следил за удиравшей крохой, ощерившись в кипенно-белозубой ухмылке.
– Адама опять накажет бог-господин, – с холодным любопытством изрекла позади него маленькая фея, чьи козьи грудки вспухли лишь две луны назад, а пирожковая припухлость нежного лобка едва оперилась серебряным пушком.
– Опять накажет бог-господин! – тотчас жеманно, с близнецовой неотличимостью передразнил Адам. И, круто развернувшись, расставил ноги, меж коими качнулся, вися вниз головой, увесистый мужской отросток. Продолжил с напористо-брезгливым нахальством: – Мне надоели эти хлюпики с их куцыми махалками! И ты мне надоела! Как вечный перезвон над головами, вечно-зеленая трава и Древо, с которого нельзя сорвать, как эти разноцветные стекляшки, вазы, которые нельзя ломать и трогать.
Хочу есть! Еще хочу поддать под зад вон тому пузырю с крылами и обследовать те шишки, что лезут из твоей груди.
– Адам слеплен из дурных хотений, – дрожащею обидой напитывалась Ева.
– Ева слеплена из нудных слов, – немедля отозвался курчавый.
– Ева расскажет богу-господину, как ты ударил…
– А я расскажу Великому змею, как ты пыталась перелезть ограду Древа жизни, – перебил Адам.
– Не надо! – захлебнулась испугом Ева, – я ничего и никому не расскажу.
– Я тоже подожду, – меланхолично отозвался голенький мучитель, обозревая левым глазом стеклянный купол, тогда как правый неотступно обследовал пушок на девичьем лобке. Туда же воровито и проворно нырнула его лапка: цапнула, щипнула, обжигаясь неведомым пронзительным током, от коего вздувалась и всегда вспухала вниз головой висящая сосуля.
Отпрянула и взвизгнула младо-царственная особа, успев отвесить Адам-мельону когтистую затрещину, оставив на щеке четыре полосы.
Энки беззвучно засмеялся, теплясь невольным притяженьем к сорванцовой парочке.
«Пора! – внезапно вызрело решенье. – Там забродила, вызрела закваска, не находя исхода. И промедление чревато взрывом. Неуправляемый, зовущий к случке РАНЬШЕ СРОКА, он разнесет в клочья весь эксперимент».
Неслышно приподнявшись, Энки вышел из ограды под Древом жизни, прикрыв витой стеклярус ворот на защелку.
Сейчас его обременяла собственная плоть. И он присматривал укромное местечко, куда бы затолкать ее.
В дальнем закоулке Е DЕМа, у сочленения блестких сфер, где сходились углом две стены, зеленым буйством взметнулись три тамарисковых куста.
Энки протиснулся меж ними к прозрачности стены. Присел и прислонился к прохладной глади боком, затем лег на спину.
Застыл сосредоточенно, закрыл глаза. Стал глубоко, размеренно дышать, наращивая в себе упругость теплой энергетической силы. В нем начиналось расслоение. Препятствия, перегородки, блокады внутри тела растворялись. Оно – сплавленное в пульсирующее единство из костей, крови, мышц, отслаивалось, отпадало от его эфирно-сущностного «я». «Я» невесомо разбухало, перетекая миражом в пространство, пока не отделилось от недвижимой плоти. Он воспарил над собственным телом, поднялся выше над кустами тамариска. Поплыл, пульсируя, к центру E DEMа, охватывая бинокулярным и масштабным взором все, проплывавшее внизу в бессчетной совокупности деталей: от разноцветия газонов до каждой крохотной песчинки меж корней.
Нашел искомое: расслабленно окольцевав зигзагом три ствола, наполовину спрятанный зеленой куделью трав, в ней предавался сытой дреме величественный змей-питон.
Энки ужался, спрессовываясь в малую эфирность, снижаясь к дремлющей змее.
Достиг массивной треугольной головы со впаянной в нее голубоватой капиллярной сетью. Стал перетекать сквозь черепную кость вовнутрь.
Питон содрогнулся, хлестнул резиново тугим хвостом по зелени кустов, содрав листву. Свил два кольца и вздыбился над ними, поводя башкой, набрякшей бессмысленной угрозой. Затем обмяк. В иссине-темных бусинах-глазах зажглось разумное лукавство, и расползлась в ухмылке прорезь губ.
Струясь в зеленом буйстве трав, змей заскользил к девчонке, свирепым полыханьем взора испепелявшей кислого Адама, чью щеку сочно бороздили четыре красных полосы.
Энки узрел: два розовых точеных столбика перед глазами подмяли ступнями траву.
Лаекающе-скользящей негой он прикоснулся к ним – к горячей коже ног. Стал обвивать их вкрадчивым напрягом собственного тела, вздымая голову зигзагом вдоль бедер, вдоль полушарий бархатистого задка. Наискосок притершись к животу, содрогнулся, мгновенно ощутив ответный, чувственный позыв.
«Она созрела!»
– Великий зме-е-е-ей! – в испуганном восторге прошелестела Ева, податливо оцепенев в спиральной хладной хватке ползущего по ней цветастого бревна.
Энки, на локоть отстранившись от точеного лица, лизнул его молниеносно раздвоенным касаньем язычка. Продолжил ввысь движенье головы, сближаясь с куполом Эдема. Замер, наконец.
Он высился над Евой в два девичьих роста, обвив ее двойной, тугой спиралью, напитываясь дрожью окольцованного тельца.
– Не бойся ничего, дитя. Великий змей откроет Еве тайну, – мазнул протуберанец инородной мысли девичий мозг.
– Какую? – тотчас умерив дрожь, проснулась любопытством чувственная ведьмочка в подростке.
– Узнаешь все до темноты.
Он приподнял нагую статуэтку, чья кожа обжигала жаром собственное хладнокровье. Понес к ограде Древа жизни, сминая скользящим брюхом хрусткие соцветья трав.
Достигнувши ограды, стал поднимать малышку ввысь, под крону, в листья – к россыпи плодов, светившихся рубиновым шафраном.
Поднял. Застыл. Велел:
– Сорви и съешь.
– Нельзя! Бог-господин накажет! – в испуге отшатнулась Ева.
– Великий змей разрешает. Съев плод – познаешь тайну. Никто не смеет ею овладеть – ни мастера, ни херувимы, ни LU LU. Лишь ты одна достойна и допущена к той тайне, – втек в девочку соблазн.