– Но Господину сада все Адам расскажет! Он смотрит снизу… – теряла силы Ева, тогда как наполнялась ими, крепла в извечном любопытстве женщина, чья матриаршья суть вскипала жгучим первородством.
– Адам, хотя и смотрит, будет нем, как рыбы в водоеме. Ты обретешь владычество над ним, его словами, и станешь госпожой его желаний. Отныне испускать их станешь ты и ими же наказывать Адама, коль непотребными сочтешь его поступки и слова.
– И будет долго так?
Всегда разнеженно качнулся гибкий столб Энки. В нем негасимо грела и светилась Нинхурсаг – владычица его желаний.
Ева сорвала плод. И содрогнувшись, с кощунственным и жадным хрустом запустила в мякоть зубы. Сок, брызнувший наружу, стек на подбородок, закапал на сосцы упругих грудок.
Восторг мешался с ужасом в ее глазах. Все это впитывал Адам, завороженно следивший за процедурой святотатства.
– Сорви второй Адаму, – велел Энки, помедлив. До ждавшись исполненья» сложился пополам и опустил вкусившую запретного плода на землю. Текли мгновенья.
С них начался отсчет иной эпохи, чью изначальность сотворили смешанные гены: от тварей Сим-парзита и Хам-мельо, бога Энлиля и туземцев. Клан первых двух тотемных биовидов, чье детство эволюционно затянулось в миллионнолетьях, вдруг вынырнул на свет единым махом, обретя в Эдеме двуногую, с комфортом, оболочку для паразитарной сути. Ее приперчило картавое, болтливое бесстыдство, неитребимо-косоглазая живучесть, готовая в веках плодить себе подобных, совокупляться с визгом днем и ночью сидя, стоя, лежа, имея вечно воспаленный фаллос. Чья значимость для клана превосходила совокупность мозга и желудка.
– Великий Змей! – испуганно порхнул из Евы возглас, – во мне зажгли костер! Внутри все полыхает! Я превращаюсь… в ящерицу… хочется в траву… тереться, извиваться, сбросить кожу. А здесь горит и чешется, – уставилась она в промежность, пока еще прикрытые воротца, ведущие к блаженству и трепетавшие уже в неведомом, мучительном позыве распахнуться.
– Дай яблоко! – каленой завистью прорвался голосишко из Адама.
– Отдай, – шепнул Энки.
В победной, торжествующей усмешке раздвинулись змеисто губы: зачавкала с захлебным хрустом мужская половинка великого эксперимента, чье прародительское летоисчисление отсчитывало здесь первые мгновенья.
– Великий Змей послал мне испытанье мукой? – панически спросила Ева. – Что делать с моим телом? Оно бунтует! Оно уже готово самовольно оторгнуть голову и ноги, которые немеют!
– Сейчас узнаешь тайну, мы приступаем к ней! – шепнул Энки.
Напряг и отвердил свой хвост. Послав в извивы тела молниеносный импульс, он изогнул его и кончиком хвоста приблизился в воротца Евы, где пьяно буйствовала похоть.
Ввел твердый кончик меж пушистых губ, упершись осторожно в плевру.
– Я умираю! – взверещала самка, пожравшая уже девицу Еву. – Еще, мой господин, еще и глубже!
– Все это сделает Адам, – прошелестела в ней чужая мысль, – вон тем его отростком. Приблизься, приласкай бедняжку, чья вялая головка так поникла. Он расцветет в твоих руках и розово разбухнет. Тогда введешь его в себя, как я показывал хвостом.
– Не бойся, если будет больно. Боль сменит вскоре неизъяснимое блаженство. И что бы дальше не случилось – Великий Змей вас не оставит. Запомни – что бы ни случилось!
Он уползал. Достигнув тамарисковых кустов, перетекая Духом в собственную плоть, услышал позади в немолчном шелесте фонтанов, в фазаньих кликах, в райском звоне колокольцев, пронзивший все блаженный Евин вопль:
– Ой, умира-а-а-а-аю… еще Адам! И глубже, глубже!
Кто это ви-и-идумал, такое сладкое… о-о, господин наш, Великий Змей!
Спустя три дня Энлиль вернулся из долгого облета городов Сиппар, Бад-Тибира, Шуруппак, где осматривал буренье рудоносных штолен и подгонку каменных плит на новом космодроме.
Он торопился в Эдем: внутри вскипало нетерпеливое желанье увидеть тех, в ком прорастают его гены. Их любознательная прыть, напористый задор совать носы во все щели, их юная нагая непорочность и уморительный дар дразнить и перевоплощаться в кого угодно: в фазана, кролика и в самого Энлиля – все больше растопляли и притягивали владыку.
Перед отливавшими синевой хрустальными вратами Эдема завороженно застыли два хранителя сада – два стражника LU LU.
В привычный всем черненый эбонит их лиц впаялся серый ужас. Из сада исторгалась какафония животных, птичьих воплей.
Энлиль удивленно всмотрелся в парную, переливчато-стеклянную глубину заповедника.
Среди измятых трав, истоптанных газонов, изломанных кустов, разбитых ваз и опрокинутых скамеек носились с истошным верещаньем херувимы, метались кролики, всполошенно трещали крыльями фазаны, обдирая радугу хвостов о переплет ветвей.
Две пегие козы, взобравшись по уступам, торчали, сдвинувшись боками, выпучив глаза, на верхнем окаеме фонтана и струи с гулким хлестом трепали шерсть на их подбрюшьях.
Пригнув свинцовой тяжестью две верхних ветви Древа жизни, окольцевав древесную опору, свисал с нее, дергая хвостом, питон. Стреляя длинным языком из щели рта, ворочал очумело змей треугольною башкой. Шафранно-красные плоды, бесценное достояние клана, валялись на траве раздавленным, надкусанным, постыдным прахом.
Энлиль ворвался в сад: кипучим бешенством заходилось сердце. Готовясь испустить свирепый зов Адама с Евой, застыл он в изумленьи: с разгульным буйством протаранив бахрому листвы, невдалеке прорвал кусты и вымахнул на травяной простор Адам, вцепившийся в бедра херувима. Тот верещал и извивался, страдальчески кривя вымокшую в слезах мордашку.
Тотчас же, в двух шагах, явилась Афродитой из пенной зелени листвы нагая Ева. Змеясь курчаво-черным водопадом всклоченных волос, гневливо подбоченясь, спросила фурия:
– Адаму мало Евы?!
– Адаму много Евы, – влажным блеском расползлись губы юного сатира, как бывает много перченого мяса. – Тогда я, вместо него, впиваюсь зубами в пресноту банана.
– Иди ко мне, обжора, – велела Ева, – не забывай, что насыщать тебя Великий Змей позволил только мне.
– Иду, царица! – гнусаво, в подобострастии вихляясь, согнул себя Адам в полупоклоне. И приподняв над головою истошно визгнувшего пухлячка, швырнул в траву. Тот, ковыляя, волоча примятые крыла, с прискоком потянул в кусты.
Рыча, набросился Адам на Еву. Свалил в траву. Накрыл собой, являя небесам, остолбенело наблюдавшим сквозь стеклянный купол, егозливый танец лаково блестевшего задка.
– LU LU, сюда, ко мне! – грянул над спаренным гибридом трубный голос.
Испепеляя взглядом лица примчавшихся рабов, уронил Верховный,властелин начальные слова распоряженья:
– Вот этих двух…
Он остановил себя, затруднившись с выбором, поскольку достаточно обширен был арсенал уничтожения вредных особей в NI ВRU КI: препроводить их к нильским крокодилам, содрав наполовину шкуру, держать в растворе соли, засечь плетьми иль привязать к столбу в песках на самом пекле.
Но, сладостно перебирая варианты, он обнаружил внутри себя доселе неиспытанное неудобство, которое переросло в стопорящий отказ от любого из них при виде пепельно серевших детских лиц: они были плоть от плоти его, две почки, два отростка на властительном стволе.
Он с изумлением осознавал, что оторвать, отсечь их от себя, спровадить на тот свет придется через собственную боль, через терзание души, что было непривычно и нелепо.
Все это воспалило ярость – выходит, он не способен на расправу?! С кем? Вот с этим, едва созревшим отродьем самого себя, готовым обгадиться от страха? И кто их сотворил такими?
Э Н К И!
Все встало на свои места: необъяснимая покорность заносчивого братца, его царственной половины, так легко и без боя уступившим Энлилю своих LU LU… какая-то непонятная возня с доставкой мерзких тварей от туземцев и столь же непонятное исчезновенье их…
Итак, Энки все же готовил месть за похищение Лулу и виртуозно воплотил ее вот в этих похотливых обезьян, разнесших вдребезги Эдем. Он заказал Энки стерильное, бесполое изделье. А эти спариваются и способны расплодиться, умножить грязное свое потомство… которое теперь причислят к его клану?!