Мисс Сифенг просунула в дверь аккуратную головку.
– Мистер Уолтерс был бы признателен, если бы вы уделили ему минутку, мистер Эдвард.
Эдвард снова бросил взгляд на часы и всем видом выразил беспокойство и удивление.
– Боже милостивый! Вы не попросите его подождать до понедельника? Я и без того опаздываю на встречу. Передайте ему, что в понедельник я приму его первым же делом.
– Я передам.
– Что бы я без вас делал! – Он одарил ее ослепительной улыбкой, взял свою шляпу и вышел.
Всю дорогу домой, сначала в подземке, потом в автобусе, мисс Сифенг повторяла эту его реплику, смаковала улыбку, пока она не разрослась до масштабов романа (благопристойного, разумеется). Он понимал ее, признавал истинную ценность, чего остальные никогда не делали, и этим, в сущности, настолько искалечил ее, что она не удосуживалась ставить себе в заслугу такие скучные подробности, как добросовестность, умение легкой рукой замешивать тесто и ладить с племянниками и племянницами.
Дело не столько в его желании выпить чаю с Дениз, размышлял Эдвард за рулем, направляясь из центра на запад, сколько в приличиях. Он не сказал бедняжечке о своих каникулах, зная, что она расстроится, а он не любил видеть ее расстроенной. На следующей неделе, с переездом Вилли в Суссекс, когда Дениз рассчитывает быть посвободнее, его здесь не будет вовсе, потому что в таких случаях заботы родных неизбежны, и за исключением единственного вечера в клубе, он уже получил приглашения на ужины. Именно поэтому он просто обязан повидаться с Дениз. Маленькие равномерные всплески ответственности и волнений чередовались в нем: он принадлежал к числу счастливцев, которым действительно нравилось поступать так, как следует.
Дениз лежала на диване в своей зеленой гостиной, одетая в черное дневное платье с широким красным кушаком. Она грациозно вскочила, услышав от горничной о его приезде.
– Эдвард, как чудесно! Вы себе не представляете, как я скучала!
– Скучающей вы не выглядите.
– Ну… внезапно уже не скучаю, – она приложила ладонь к его щеке. Ее ногти были накрашены под цвет кушака, легкий аромат Cuir de Russie овеял его. – Чаю? Или виски?
– Даже не знаю…
– Дорогой, обязательно выпейте что-нибудь, иначе у Хильдегарды возникнут подозрения.
– В таком случае – виски. Странное имя для горничной.
– Она немка, так что нет. Скажите, когда хватит.
– Полагаю, я хотел сказать, что странно иметь горничную-немку.
– О, в агентстве их пруд пруди. Обходятся не дороже, а работают гораздо усерднее. Их сейчас многие нанимают.
Последовала пауза; Эдвард пригубил виски, а потом, не то чтобы желая узнать, но просто не понимая, как перейти к щекотливому разговору, спросил:
– А что вы читали?
– Новую Анджелу Теркелл. Весьма занимательно, но вы, ручаюсь, не читаете романов, не так ли, дорогой?
– Признаюсь чистосердечно: не читаю.
Он, в сущности, вообще не читал, но, к счастью, она не спрашивала, не то эта подробность добавила бы еще одну песчинку в пригоршню ее незнаний о нем. Чем дольше они были знакомы, тем больше выяснялось подобных вещей.
Она снова расположилась на диване. Со своего места ему был виден ее затылок, изящество которого подчеркивала короткая пышная стрижка…
– Нельзя ли нам пойти наверх, как вы думаете?
– А я уж думала, вы так и не спросите.
В любви она была изумительна – с виду равнодушная, но страстная под этой маской. И неожиданно пышнотелая: в одежде она выглядела по-девчоночьи тонкой, но когда раздевалась, это было совсем другое дело. Он сказал как-то, что ей лучше вообще без одежды, но ничего хорошего из этого не вышло. «Послушать тебя, так я распутница!» – и ее большие светло-серые глаза начали наливаться слезами. Но возможно, дело было не в этих его словах, потому что потом она сказала:
– Насколько я понимаю, ты едешь куда-то в глушь на каникулы.
– Да, – подтвердил он, – кто тебе сказал?
– Я столкнулась с Вилли в парикмахерской. Это было больше недели назад, а ты до сих пор ничего мне не сказал!
Он объяснил, как неприятно ему было расстраивать ее.
– То есть ты просто уехал бы, не предупредив меня?
И тут она расплакалась. Он взял ее в объятия, покачал, заверил, что конечно же нет, как она могла подумать, что он способен на такую гнусность? Разумеется, он не уехал бы, и вообще, это же всего на две недели.