— Как ты здесь оказалась? — К Элизе наконец вернулся дар речи.
— Знаешь, я решила, что все же мне лучше отправиться с тобой в церковь. У меня куча грехов, которые нужно замолить.
— Настырный характер и дерзкий язык — два из них, — тихо произнес Доминик, повернувшись к длинному столу, на котором лежали рулоны тканей всех сортов и расцветок. — Мадемуазель Латур, могу я предложить вам кремовый атлас? Он так гармонирует с цветом ваших волос'…
— Какой вы искусный льстец, месье Делакруа, — вставила Женевьева. — Не менее опытный, чем закройщик, в том, что касается дамской одежды, честное слово.
Тишина стала вдруг зловещей, даже птицы замолчали и стих ветерок. Женевьева снова почувствовала, как волосы у нее на голове зашевелились, и мысленно обрушила проклятия на голову Элизы за то, что та не понимает, сколь опасен Доминик Делакруа. «А теперь и я сама повинна в еще большей глупости, — подумала Женевьева, — не проявив должной осторожности. Нынешняя моя провокация была следствием невыдержанности. Мне нужно было тихо и мирно стоять в уголке двора, обеспечивая Элизе падежный присмотр, ведь это и было, в сущности, моей единственной целью». Или была и другая, до конца не ясная еще ей самой, в которой Женевьева не желала себе признаться? Неужели по какой-то необъяснимой причине она невольно хотела отвлечь внимание капера от Элизы и завладеть им сама? Ну что ж, если так, то в этом младшая сестра полностью преуспела.
Доминик застыл, словно разъяренный бык, — как в кабинете Виктора Латура сегодня утром — ив его взгляде Женевьева почти физически ощущала гнев, от которого мурашки побежали у нее по спине и во рту пересохло. Невероятным усилием, почти лишившим ее остатков воли, девушка заставила себя выдержать этот холодный тяжелый взгляд. Делакруа заговорил спокойно и тихо, но в наступившей тишине казалось, что он почти кричит:
— Мадемуазель Латур, я пришлю кого-нибудь, чтобы помочь вам выбрать ткань. Вы окажете мне большую честь, если не будете ограничивать себя в выборе, поскольку любое ваше решение, касающееся сегодняшнего дня, будет для меня подарком. Но если вы позволите мне на минутку отлучиться, то я хотел бы показать кое-что и вашей сестре там, на складе. — Его пальцы сомкнулись на запястье Женевьевы.
Она рванулась, бросив на сестру взгляд, полный отчаяния. Но побледневшей Элизе до страхов сестры не было никакого дела.
— Пошли, — сказал Доминик и потянул Женевьеву за собой. — Вам будет очень интересно посмотреть на то, что я вам покажу. — Повысив голос, он позвал:
— Маркус! Выйди и помоги даме.
Дородный мужчина с золотой серьгой в ухе, совершенно неуместно смотревшийся вне привычной для него среды обитания, то есть корабельной палубы, немедленно вышел из дома, а Доминик направился к небольшому строению в глубине дворика. Женевьева старалась шагать шире и поспевать за ним, но так, чтобы не было видно, будто делает она это не по своей воле, хотя пальцы, сомкнутые на ее запястье, не оставляли никаких сомнений: выбора у девушки нет.
— Я не собираюсь ничего покупать, — задыхаясь, вымолвила девушка, когда он распахнул дверь, ведущую в мрачную глубину склада. — У вас тут нет ничего, что может меня заинтересовать, и в отличие от сестры у меня нет необходимых средств.
— А что вы называете «необходимыми средствами»? — поинтересовался он, ногой закрывая за собой дверь; в темноте оба заговорили шепотом. — Умоляю, поведайте мне, мадемуазель. Я заинтригован. Мне хотелось бы знать, что покупает ваша сестра — помимо здешних товаров.
Под таким напором Женевьева растерялась. Доминик стоял вплотную к ней во мраке, который лишь слегка рассеивала полоска солнечного света, проникающего через окно, прорубленное почти под потолком, и говорил отрывисто и насмешливо. Трудно было представить себе положение хуже и опаснее того, в каком она оказалась. С внезапной решимостью Женевьева демонстративно сняла перчатки.
— Каковы бы ни были мои побуждения, деньги здесь ни при чем. Моя сестра покупает приключение, которое считает невинным и временным, а также тешит свое тщеславие. — Девушка вызывающе посмотрела на него своими золотистыми глазами: попробуйте, мол, опровергнуть это.
Доминик медленно кивнул:
— Вам не откажешь в храбрости, несмотря на то, что вы безрассудная, надоедливая, дерзкая мадемуазель, которой нужна твердая рука.
Женевьева презрительно фыркнула, но ее презрение казалось смешным — не более чем выходка капризного ребенка.
— Возможно, у вас как раз и есть «необходимые средства», — вдруг сказал он, большим и указательным пальцем взяв за подбородок и приподняв ее голову. — Ну что, посмотрим, есть ли они у вас, моя дорогая Женевьева?
Она снизу вверх смотрела в яркую бирюзу его глаз, излучавших что-то загадочное, необъяснимое, однако заставлявшее вибрировать все ее нервные окончания. Во взгляде капера не было тепла, только любопытство и сознание собственной власти над ней. Чувство отчаянной неприязни охватило Женевьеву. Делакруа обнял ее за талию, и она оказалась тесно прижатой к нему так, что при каждом вздохе ощущала его грудь своею. Девушка поборола желание оттолкнуть его, поскольку понимала, что этим лишь уронит свое достоинство, между тем как сил у Доминика ничуть не отнимет. Бирюзовые глаза издевались над ней и, казалось, видели ее насквозь, он точно знал, о чем Женевьева думает, и понимал, что легко сломит ее сопротивление.
Словно в подтверждение этому он сказал:
— Значит, бороться вы не собираетесь. Интересно, могу ли я заставить вас это сделать? Думаю, мне доставило бы удовольствие усмирить вас, мадемуазель Женевьева, вы ведь так похожи на своего отца. — Глядя девушке прямо в глаза, он мучительно медленно склонился над ней и наконец уверенно припал губами к ее рту.
Незнакомая дрожь пронзила все ее тело, и Женевьева неожиданно приникла к нему, словно испугавшись удара молнии. Губы ее невольно раскрылись, пропустив глубоко внутрь его властный язык. От собственной беспомощности глаза ее наполнились слезами. Она не могла себя защитить. А Делакруа держал ее в объятиях и изучал с обескураживающей откровенностью, какой эта девочка, несмотря на всю свою беззаботность, воинственную браваду и нежелание подчиняться условностям, даже представить себе не могла.
Потом произошло нечто, что привело ее в состояние полного изнеможения: к великому удивлению Женевьевы, по всему телу стало медленно разливаться приятное тепло, она расслабилась. Ее плотно зажмуренные глаза открылись и в изумлении встретились с таким же удивленным взглядом бирюзовых глаз. Рука, обвивавшая талию, ослабила хватку — теперь это были уже не клещи, а ласковое, но твердое прикосновение. Его оказавшиеся на удивление сладкими губы, словно играя, переместились к уголку ее рта.
Оторвавшись наконец, Доминик еще с минуту прижимал к себе Женевьеву, глядя сверху вниз на ее доверчивые губы, отяжелевшие веки, разрумянившееся личико. В эту минуту в его взгляде еще теплилась нежность, но уже в следующий момент выражение лица стало непроницаемым, и он отпустил ее.
— Кажется, я недооценил свое искусство убеждения, — протяжно произнес он. — Покорять никого не пришлось, не так ли? Похоже, вы прекрасно обеспечены «необходимыми средствами», мадемуазель Женевьева.
Кровь отхлынула от ее лица, глаза от унижения потемнели, оскорбительные слова, словно лезвие ножа, врезались ей прямо в сердце. Застонав, Женевьева затравленно отвернулась, подыскивая нужные слова. Но единственные пришедшие на ум сложились в вопрос:
— Зачем? Чего вы хотели этим добиться?
— Почему вы решили, что мне от вас что-то нужно? — Доминик беззаботно пожал плечами, закурил сигару и, сощурившись, сквозь струйку дыма стал наблюдать за ней.
— Это как-то связано с моим отцом, — догадалась Женевьева, вспомнив странные слова о том, что каперу приятно покорить ее, поскольку она похожа на своего отца. — Вы хотите отомстить моему отцу, унизив его дочь?