Доминик ухмыльнулся и покачал головой:
— Не думаю, что будет справедливо подвергать команду подобному испытанию только ради того, чтобы дать тебе возможность чем-то заняться. — И окинул взглядом сверкающую чистотой каюту, в которой царил безупречный порядок. — Может, ты способна прибирать у меня в каюте? Или хотя бы шить умеешь?
Чувствуя себя как червяк па крючке, Женевьева отрицательно затрясла головой.
— Я так и думал. Столь ничтожные занятия должны были пройти мимо тебя. В любом случае… — Доминик равнодушно пожал плечами, — Сайласу, конечно же, не понравится, если кто-то перехватит его обязанности. К тому же он так хорошо и так давно ухаживает за мной, что я наверняка не смогу привыкнуть к перемене — уверен, перемене явно к худшему.
Женевьева с тоской подумала о синих глубинах моря там, за иллюминатором, о беззаботных дельфинах и о морских птицах, свободно парящих над волнами. Она мысленно молилась, чтобы произошло чудо, способное вырвать ее из этой каюты, унести подальше от медально-чеканного профиля капера, от сознания того, что Делакруа издевательски играет с ней. Совершенно очевидно, что эти простодушные вопросы — лишь часть какой-то дьявольской игры. Женевьева представляла себе, как восхитительно было бы сию минуту расстаться со своим неуклюжим, бесполезным телом и взлететь, воспарить вместе с вольными птицами туда, где этот пират будет бессилен причинить ей зло.
— Но разумеется, есть нечто, что ты, как нам обоим хорошо известно, умеешь делать весьма недурно. — Доминик прикрыл глаза, снова откидываясь на спинку стула с явным облегчением. — И это твое умение может прийтись как нельзя кстати на военном корабле.
Нечеловеческий ужас охватил несчастную Женевьеву: ей стало плохо. В зловещей тишине тиканье часов казалось колокольным звоном на башне Святого Людовика.
— Полагаю, ты охотно предложишь это утешение тем, кто в нем нуждается, — любезным тоном продолжал Доминик. — Ты будешь занята по горло и, несомненно, заработаешь себе на кусок хлеба, ни перед кем не оставаясь в долгу. — Последние слова он сопроводил ласковой улыбкой.
Женевьева, обуреваемая яростью и отчаянием, тщетно пыталась облечь в слова то, что бушевало у нее в груди. С ленивой грацией леопарда, гипнотизирующего взглядом парализованную страхом добычу, Доминик встал, обошел вокруг стола и сдернул с ее головы вязаную шапочку. Брови его поползли высоко на лоб.
— Господи! — пробормотал он. — То, что ты обрезала свою царственную шевелюру, явно не добавляет тебе привлекательности, равно как и запах грязной одежды. Чего доброго, у тебя еще и паразиты завелись. — Его пальцы стали перебирать некогда золотистые, а теперь потемневшие от грязи, свалявшиеся соломенным гнездом ее волосы, и Женевьеве стало нестерпимо стыдно. — Удивительно, но вшей нет, — констатировал Доминик, с гримасой отвращения вытирая руку. — Но тебе все равно придется с ног до головы вымыться мылом со щелоком. Я не желаю подвергаться риску подхватить заразу, пользуясь твоими услугами.
Это его последнее оскорбление прорвало плотину — гнев выплеснулся наружу.
— Ты хоть понимаешь, в каком аду я прожила последние три дня?! — выкрикнула Женевьева. — На зловонной нижней палубе, среди вонючих бесстыжих мужиков, по колено в грязной воде…
— Тебе не понравилось? — перебил ее капер. — Но ты бы, разумеется, не совершила этого заманчивого прегрешения, если бы отдавала себе отчет в том, какие оно неизбежно повлечет за собой неприятные осложнения. — В бирюзовых глазах играла недобрая насмешка. — Или вы по привычке не подумали о последствиях, мадемуазель Женевьева?
Ей нечего было сказать. Нечем ответить на презрительные, резкие слова, на понимающий взгляд, на собственное бессилие перед тем, что решит Доминик Делакруа. Что бы это ни было, винить в (Этом оставалось лишь себя самое.
Жуткую тишину ожидания разорвал приказ:
— Сними эти ужасные тряпки!
Женевьева судорожно сглотнула. Губы ее дрогнули в жалкой попытке что-нибудь произнести.
— Почему? — единственное, что она смогла выдавить из себя хриплым шепотом.
— Потому что я так велю! — четко произнес пират. — И если вы понимаете, как сделать свое пребывание на моем корабле хоть сколько-нибудь сносным, мадемуазель, вы будете подчиняться моим приказам не раздумывая, безропотно и немедленно.
Она невольно затрясла головой — слабый дух сопротивления не был еще окончательно сломлен и восставал против того, с чем она никак не могла смириться.
Доминик больно схватил Женевьеву за подбородок и, подняв ее лицо так, чтобы она не могла уклониться от его тяжелого стального взгляда, заговорил спокойно, почти без всякого выражения:
— Позволь кое-что тебе объяснить. Сайлас отвечает за те мои принадлежности, которые необходимы мне для удобства жизни. Он содержит их в идеальном порядке, и все необходимое у меня неизменно под рукой. С тобой Сайлас будет обращаться точно так же, если я ему прикажу.
— Я не твоя собственность, — вспылила Женевьева. Голос ее дрожал, но в тигриных глазах, неподвластных даже физически ощущаемой опасности, заполнившей каюту, сверкнул вызов.
— Значит, ты предпочитаешь не находиться в исключительном положении и, таким образом, лишиться привилегий? — вкрадчиво спросил Доминик. — Не возражаю. Но я не пользуюсь общими с командой вещами. Ты поймешь, что это значит, если я решу отказаться от твоих услуг.
Женевьева дрожала, черные точки плясали в красной пелене, застилавшей глаза. Она не знала, исполнит ли пират свою угрозу, но даже от того, что такая мысль пришла ему в голову, все ее тело словно намертво стиснули липкие щупальца ужаса, они парализовали ее, как муху, попавшую в паучью сеть.
— Выбор за тобой. Либо ты моя, либо всей команды. Женевьева не могла ни шелохнуться, ни вымолвить слова, по пальцами, все еще стискивавшими ее подбородок, Доминик почувствовал сотрясавшую ее дрожь. Однако страдание Женевьевы не растопило его безмерный, ледяной гнев. Ни о чем, кроме поддержания порядка на «Танцовщице» и других судах своего флота, груженных оружием и порохом для революционеров в Гондурасе, и бесчисленных опасностях, подстерегающих их на пути, он думать не мог. А эта капризная, своевольная, настырная девчонка, по обыкновению не понимающая, почему нельзя потакать любым ее прихотям, вдруг является на фрегат и подвергает риску успех самой опасной миссии, какую ему когда-либо приходилось выполнять.
— Ну? — повторил Доминик, еще крепче сжимая ей подбородок. — Каков же твой выбор?
Он был непреклонен в своем намерении заставить ее сказать это Женевьева представила себе Трианон, тоскливую рутину домашней жизни и, в отчаянии закрыв глаза, взмолилась, чтобы, когда их снова откроет, оказаться именно там. Но отсрочки приведения приговора в исполнение дано не было. Холодный бирюзовый взгляд был безжалостен и исполнен решимости, которую подтверждала стальная хватка пальцев на ее подбородке. И в конце концов Женевьеве пришлось произнести слово, требуемое пиратом.
Доминик коротко кивнул в знак согласия и отпустил ее.
— В таком случае вернемся к тому, с чего начали эту дискуссию. Сними с себя эти тряпки. Или ты предпочитаешь, чтобы это сделал Сайлас?
Окончательно раздавленная, Женевьева отвернулась к стене и начала расстегивать пуговицы на рубашке. Доминик прошел к двери, широко распахнул ее и позвал Сайласа. Матрос появился незамедлительно.
— Принеси горячей воды и мыла со щелоком, сейчас же.
— Да, месье, — как всегда, невозмутимо ответил Сайлас, словно в этом приказе не было ничего странного и будто не произошло никаких чрезвычайных событий.
Не обращая никакого внимания на Женевьеву, возившуюся со своей одеждой посреди каюты, Доминик прошел к письменному столу и углубился в изучение карты. Когда через несколько минут Сайлас постучал в дверь, капер, не поднимая головы, велел ему войти. Женевьева, в панике заметавшись, прыгнула к кровати. Укрыться одеялом она не успела, единственное, что ей оставалось, это повернуться, скрючившись, спиной к двери. От унижения всю ее окатила горячая волна стыда.