Я почти скучаю по своим поверхностным отношениям с Коди. Если бы он умер, я уверена, что проплакала бы целый день, но потом позвонила бы Моника, и мы бы снова катались по волнам. Звучит бессердечно, но… это правда. Не думаю, что я когда-либо заботилась о Коди так, как я забочусь о Спенсере. Заботилась о Спенсере?
Нет.
Нет, забочусь — это нормально. Настоящее время всё ещё подходит.
Пока я не окажусь на похоронах Спенсера, возлагая цветы на его могилу, я буду использовать настоящее время.
— Ребята, у вас была возможность проверить дыру в потолке Юджина? — спрашиваю я, и Рейнджер один раз качает головой.
— По всему общежитию были копы. Нам разрешалось заходить только на кухню и сразу идти в свои комнаты или ванную. Они выглядели так, словно собирались свалить перед нашим отъездом, так что, может быть, сегодня вечером мы могли бы взглянуть. Я всё ещё не могу понять, почему те придурки, которые напали на вас, потрудились заделать эту дыру. Я имею в виду, это просто чертовски странно. — Он вздыхает и встаёт, закидывая руки за голову. — Моя голова убивает меня, и я клянусь, эта травка делает меня параноиком. Я возвращаюсь в свою комнату вздремнуть. Разбудите меня, когда этот кошмар закончится.
Он направляется к двери, и Черч встаёт, чтобы последовать за ним, не говоря ни слова. Почти потеряв одного лучшего друга… и, возможно, потеряв ещё одного, это знатно его подкосило.
— Он никогда этого не переживёт, — говорит Мика, и Тобиас усмехается. Ему не нравится, что его близнец говорит о Спенсере так, словно с ним всё уже кончено.
— Если сосед Спенсера по комнате переехал за границу, почему он жил с Рейнджером? — спрашиваю я, скучный, обыденный аспект этого вопроса успокаивает меня, как будто всё нормально, как будто всё снова хорошо.
— Черч и Рейнджер должны быть соседями по комнате, но Черчу нравится его личное пространство. Они со Спенсером поменялись комнатами, но это неофициально. На них составят протокол, если их поймают. — Тобиас замолкает.
— Ну, на них бы составили, если бы Спенсер не был…
— Не надо. Не смей. — Тобиас поворачивается и свирепо смотрит на своего брата через моё тело. — Если ты это сделаешь, я клянусь богом…
— Что сделаешь? Ещё раз расквасишь мне нос? Я тебя не боюсь.
— Может, тебе и следовало бы, — огрызается Тобиас, но тут я внезапно сажусь, становясь между ними. Я больше не могу терпеть ссоры.
— Пожалуйста, — шепчу я, мои глаза наполняются слезами. Мои руки на коленях начинают дрожать, и Тобиас хмурится, наклоняясь, чтобы прижаться лбом к моему плечу. У меня вырывается тихий смешок. Ну, ладно, наполовину рыдаю, наполовину смеюсь. — От меня воняет? Ты можешь быть честен.
— Может быть, совсем чуть-чуть, — бормочет Тобиас, и я чувствую, как он улыбается моей кожей. — Но всё в порядке. Я не против. Я люблю, когда у моих девочек немного мускусный аромат.
— Отвратительно, — бормочу я, отталкивая его от себя. Мика внезапно встаёт, как будто он расстроен, и мы с Тобиасом останавливаемся, чтобы посмотреть на него.
— Как вы, ребята, можете так смеяться и разговаривать, когда знаете, что его больше нет? Я не… Я не понимаю… — он тяжело опускается на диванчик перед окном и достаёт косяк из старого ржавого жестяного контейнера «Альтоидс». Он немного курит, а затем прислоняется головой к оконному косяку.
— Потому что у нас всё ещё есть надежда. Люди выживают на её крохах, ты же знаешь. — Тобиас садится и прислоняется спиной к изголовью кровати, имитируя позу своего близнеца. — И если он умер, ты же знаешь, что мы должны продолжать жить, верно? Мы не можем просто взять и уйти из жизни. У нас есть лишь одна, братан. Мы должны пережить это, несмотря ни на что. — Тобиас облизывает губы и отводит взгляд в сторону, к двери шкафа. — Я не собирался ничего говорить из уважения к Спенсеру, но я вроде как влюблён в Шарлотту. Когда он вернётся, ему, возможно, придётся бороться со мной за её расположение.
— О, правда? — спрашиваю я, заставляя себя улыбнуться сквозь слёзы. — У меня такое чувство, что он устроил бы хороший бой.
— Ага, но ты же знаешь, что я годами тренировался, чтобы драться на ринге. Я бы точно смог надрать ему задницу. Я имею в виду, он довольно задиристый, но…
Мика снова встаёт, выбрасывая остаток косяка в окно под дождь, прежде чем умчаться прочь. Тобиас вздыхает и оглядывается на меня, зелёные глаза полуприкрыты от усталости.
— Иди с ним. Я не хочу, чтобы он был один, — шепчу я, и Тобиас кивает. Он колеблется секунду, прежде чем наклониться вперёд и захватить мои губы своими. Поцелуй чертовски горько-сладкий, но с оттенком отчаянного, ноющего тепла, настолько сильного, что в конце концов я цепляюсь за его рубашку, даже не осознавая, что пошевелилась.
— Я тоже не хочу оставлять тебя одну, — шепчет он, слегка отстраняясь и глядя мне в лицо. С близнецами тоже определённо есть искра. Я не уверена, как к этому относиться, особенно перед лицом трагедии. Мои чувства к Спенсеру затуманивают мои суждения прямо сейчас, как будто я не могу думать о Тобиасе или Мике, когда я так беспокоюсь о нём.
— Мы вернёмся к… этому, — шепчу я, указывая туда-сюда между нами, — после того, как узнаем.
— Справедливо, — шепчет Тобиас, а затем снова целует меня, оставляя на моих губах сладкий привкус школьной влюблённости вместе с горькой печалью о потерянном друге. Это уже слишком. Я сохраняю спокойствие, пока он не уходит, а затем мчусь в ванную и включаю горячую воду. Обжигает как ад, но я забираюсь в ванну и позволяю ей омыть меня, пока затыкаю слив и позволяю душу наполнить ванну за меня.
Я остаюсь в ванне до тех пор, пока моя кожа не очистится, но легче от этого не становится.
Горе — отстой.
Это как маленький демон, который следит за каждым твоим движением, независимо от того, как быстро ты бегаешь, как хорошо ты прячешься, как сильно ты борешься с этим. Он здесь, готовый включиться в любой момент.
Обхватив колени руками, я прижимаюсь лбом к ногам и закрываю глаза, позволяя воде стекать, пока моё тело не становится слишком тяжёлым, чтобы его удерживать.
Когда я возвращаюсь в комнату, то долго-долго смотрю на экран ноутбука, надеясь, желая и молясь, чтобы маленькие точки от Спенсера сказали мне, что он печатает. Моё сердце учащенно бьётся при этой мысли, но сколько бы я ни смотрела, ничего не меняется.
Моя надежда не вернёт его к жизни, не так ли?
Наконец, я впадаю в отчаяние и вместо этого отправляю сообщение Монике.
«Несмотря на то, что всё пошло наперекосяк, я скучаю по тебе».
Это всё, что я пишу. Потому что это правда. Потеря Спенсера заставляет меня осознать, что многое в моей жизни я принимала как должное. Через мгновение я отправляю сообщение и матери, но знаю, что какое-то время она не сможет ответить. В реабилитационном центре телефоны запрещены. По крайней мере, не в те, куда ездит она, в эти роскошные спа-заведения, за которые платит мой отец, хотя они в разводе уже много лет.
Сон, наконец, овладевает мной, но Песочный человек, должно быть, серьёзно ослабевает, поскольку всего несколько часов спустя я просыпаюсь от шума льющегося снаружи дождя и раскатов грома вдалеке.
— Грёбаная дерьмовая погода на северо-востоке, — ворчу я, вылезая из постели, моргая сквозь большие белые круги и пытаясь заставить свои сонные глаза сфокусироваться на яркости экрана ноутбука.
Никаких сообщений от Спенсера. Или Моники. Или моей мамы.
«Надеюсь, ты немного поспишь». Это от Тобиаса. Только это. И это было всего несколько минут назад. Я набираю быстрый ответ, направляюсь в ванную и писаю, ожидая ответа на моё короткое сообщение: «Шторм разбудил меня».
«Меня тоже. Хочешь встретиться?»
Мгновение я колеблюсь, а затем быстро печатаю: «Да», — натягиваю тяжёлый дождевик, ботинки и хватаю дурацкий зонтик с эмодзи, который подарила мне Моника. Это съёжившееся лицо, ну, знаете, у того, что с зубами? В любом случае, она говорит, что я всё время делаю такое лицо, так что вполне уместно, что у меня есть такой же зонт. Лично я ненавижу его, но это был подарок, поэтому я приняла его с благодарностью. И под благодарностью я подразумеваю, что я скорчила именно такое съёживающееся лицо.