Слоан издаёт сочувственный звук.
— Бедняга. Не похоже, что он хорошо это переживает.
Я чувствую укол тревоги из-за того, как я обошлась с ним сегодня утром. Я была так смущена, что меня застукали в свадебном платье, и так удивлена, увидев Кейджа вместо Слоан, что, боюсь, я была немного стервозной.
— Так что же было в коробке, которую он принёс?
— Принадлежности для рисования. Масла и кисти. Странно то, что я не помню, чтобы заказывала их.
Слоан смотрит на меня со смесью сочувствия и надежды.
— Значит ли это, что ты работаешь над новым произведением?
Избегая её испытующего взгляда, я ковыряюсь в салате.
— Я не хочу сглазить, говоря об этом.
Больше похоже на то, что я не хочу выдумывать ложь, но, если я скажу Слоан, что всё ещё не рисую, но каким-то образом заказала себе художественные принадлежности, не помня, как это делала, она отвезёт меня прямо с обеда в кабинет психотерапевта.
Возможно, Диана Майерс была права: я живу в пузыре. В большом, пушистом пузыре отрицания, который отделил меня от мира. Я медленно, но верно теряю связь с реальной жизнью.
Слоан произносит:
— О, детка, я так рада! Это большой прогресс, шаг вперёд!
Когда я поднимаю глаза, Слоан буквально вся лучится от счастья за меня. Теперь я чувствую себя полной задницей. Мне придётся нанести немного краски на пустой холст, когда я вернусь домой, просто чтобы меня не грызло чувство вины.
— И в комиссионном магазине ты тоже очень преуспела. Ни слезинки на глазах. Я очень горжусь тобой.
— Значит ли это, что я могу заказать ещё один бокал вина?
— Ты уже большая девочка. Ты можешь делать всё, что захочешь.
— Хорошо, потому что Это Всё Ещё Тот Самый, Который Нельзя Упоминать, и я надеюсь отключиться к четырём часам.
Это тот самый день, когда пять лет тому назад я должна была идти к алтарю.
Слава богу, сегодня суббота, иначе мне пришлось бы писать объяснительную, если бы я валялась в отключке, а от меня за версту несло спиртным, и это посреди урока.
Слоан отвлекается от какого-то неодобрительного заявления, которое она собиралась сказать, на чирикающий звук своего мобильного. Пришло сообщение.
Она достаёт из сумки телефон, смотрит на него и улыбается.
— О, да, большой мальчик.
Потом она смотрит на меня, и её лицо вытягивается. Она качает головой и начинает печатать.
— Я скажу ему, что нам нужно перенести встречу.
— Кто он? Что перенести?
— Это Ставрос. Мы должны были встретиться сегодня вечером. Я забыла.
— Ставрос? Ты встречаешься с греческим судоходным магнатом?
Слоан перестаёт печатать и закатывает глаза.
— Нет, девочка, он – тот красавчик, о котором я тебе рассказывала. — Когда я тупо смотрю на Слоан, она настаивает: — Помнишь, ну, тот, кто пришёл на мой урок йоги в обтягивающих серых спортивных штанах без нижнего белья, чтобы все могли видеть идеальные очертания его члена?
Я выгибаю бровь, уверенная, что запомнила бы это.
— О, да ладно. Я тебе всё о нём рассказала. У него есть дом прямо на озере. Триста футов частного пляжа. Технарь. Что-нибудь из этого припоминаешь?
У меня в голове ноль мыслей, но я всё равно киваю.
— Верно. Ставрос. Серые спортивные штаны. Припоминаю.
Она вздыхает.
— Но не выглядишь припоминающей.
Мы смотрим друг на друга через стол, пока я не спрашиваю:
— Как рано начинается болезнь Альцгеймера?
— Не так рано. Тебе ещё нет и тридцати.
— Может быть, это опухоль мозга.
— Это не опухоль мозга. Ты просто вроде как… — Слоан морщится, не желая ранить мои чувства, — выпала из реальности.
Значит, болтушка Диана была права. Застонав, я кладу локти на стол и опускаю голову на руки.
— Я сожалею об этом.
— Тут не о чем сожалеть. Ты пережила серьёзную травму. Ты всё ещё переживаешь это. Нет правильного расписания для скорби.
Если бы только нашли тело, я могла бы двигаться дальше.
Мне так стыдно от этой мысли, что у меня горит лицо. Но уродливая правда заключается в том, что двигаться дальше некуда.
Самое худшее в пропавшем человеке, которого так и не нашли, – это то, что те, кого они оставляют, не могут по-настоящему оплакать его или её. Их родственники застряли в вечных сумерках неведения. Не в состоянии поставить точку, не в состоянии должным образом горевать, они существуют в своего рода оцепенелом подвешенном состоянии. Будто многолетники зимой, дремлющие под мёрзлой землёй.
Это вопросы без ответов, которые вас беспокоят. Ужасные «что если», которые грызут вашу душу голодными зубами по ночам.
Он мёртв? Если да, то как это произошло? Страдал ли он? Как долго?
Он вступил в секту? Его похитили? Начал новую жизнь где-нибудь в другом месте?