— Не уверена, что ты понимаешь это, но мужчина ожидает, что в конечном итоге у него будет секс с женщиной, с которой он встречается.
— Не будь такой саркастичной. Я ничего не могу поделать, если двери моего лона закрыты для него.
— Если ты в ближайшее время не засунешь член туда, то оно тебе больше не понадобится. Ты больше никогда не сможешь заниматься сексом.
Меня это устраивает. Моё либидо исчезло вместе с моим женихом. Но мне нужно отвлечь Слоан, прежде чем этот разговор превратится в сеанс терапии.
— Всё равно ничего бы не вышло. Крис думает, что кошки так же умны, как и люди.
Она выглядит потрясённой.
— Скатертью дорога.
Зная, что это изменит её настроение, я улыбаюсь.
— Я думаю свести его с Мэрибет.
— Твоей коллегой? Та, которая одевается как амишка?
— Она не амишка. Она школьная учительница.
— Она учит тому, как взбивать масло и обслуживать багги?
— Нет, преподаёт естественные науки. Но она увлекается квилтингом. И у неё пять кошек.
Содрогнувшись, Слоан поднимает свой бокал в тосте.
— Это брак, заключённый на небесах.
Я чокаюсь своим бокалом о её.
— Пусть они живут долго и счастливо с трихобезоаром в радости.
Мы выпиваем. Я выпиваю свой бокал вина до дна, зная, что Слоан наблюдает за мной.
Когда я ставлю пустой бокал обратно на стол и жестом приглашаю официанта принести ещё один, она вздыхает. Слоан тянется через стол и сжимает мою руку.
— Я люблю тебя, ты же знаешь.
Зная, к чему это приведёт, я смотрю в окно на озеро.
— Я думаю, что вся та капуста, которую ты потребляешь, нарушила нормальную работу твоего мозга.
— Я беспокоюсь.
— Тебе и не нужно. Я в полном порядке.
— Ты не в порядке. Ты выживаешь. Есть разница.
И именно поэтому мне следовало остаться дома.
Тихим голосом я говорю:
— Прошло два года, прежде чем я смогла сесть за руль, не думая: «Что, если я не нажму на тормоз на этом повороте? Что, если я наткнусь прямо на эту кирпичную стену?» Ещё через год после этого я перестала гуглить «безболезненные способы самоубийства». Затем минул ещё один, прежде чем меня перестало беспрестанно пробивать на слёзы. Только в последние несколько месяцев я могу войти в комнату, не сканируя её автоматически в поисках его лица. Я живу с призраком человека, с которым, как я думала, состарюсь, с удушающим грузом вопросов, на которые никогда не будет ответа, и сокрушительной виной за то, что последнее, что я ему сказала, было: «Если ты опоздаешь, я убью тебя».
Я отворачиваюсь от окна и смотрю на Слоан.
— Итак, учитывая все обстоятельства, простое выживание – это победа.
— О, дорогая, — бормочет Слоан с сияющим взглядом.
Я сглатываю внезапный комок в горле. Она снова сжимает мою руку, а затем говорит:
— Знаешь, что нам нужно?
— Электрошоковая терапия?
Отпустив мою руку, она откидывается на спинку стула, качая головой.
— Ты и твой чёрный юмор. Я хотела сказать гуакамоле.
— Ты платишь? Потому что гуакамоле здесь стоит десять баксов за две столовые ложки, и я слышала, что я гонюсь за дешевизной.
Слоан нежно улыбается мне.
— Это один из твоих многочисленных недостатков, но идеальные люди по природе своей скучны.
— Хорошо, но я предупреждаю тебя прямо сейчас, я не ела с самого завтрака.
— Детка, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы держать руки на безопасном расстоянии, когда ты ешь. Помнишь, как мы разделили миску попкорна, пока смотрели «Дневник памяти»? Я чуть не потеряла палец.
— Я не могу дождаться, когда мы состаримся и у тебя будет слабоумие. Эта твоя фотографическая память – самая плохая.
— Почему это у меня будет слабоумие? Это ты отказываешься есть овощи!
— Я собираюсь съесть несколько пюрированных авокадо. Разве это не считается?
— Авокадо – это фрукт, гений.
— Он зелёный, не так ли?
— Да.
— Тогда это овощ.
Слоан качает головой.
— Ты безнадёжна.
— Полностью с тобой согласна.
Мы обмениваемся улыбками. В этот момент я случайно бросаю взгляд на противоположную сторону ресторана.
Сидя в одиночестве за столиком, спиной к окну, с пинтой пива в руке, незнакомец, с которым я столкнулась у туалета, смотрит на меня.
Поскольку мужчина снял тёмные очки, на этот раз я вижу его глаза.
Они глубокого, насыщенного карего цвета а-ля «Гиннесс стаут», широко посажены под суровой линией лба в окружении густых чёрных ресниц. Сфокусированный на мне с поразительной интенсивностью взгляд этих глаз неподвижен. Он смотрит, не моргая.
Но, о, каким же тёмным кажется огонь в глубине этих глаз.
2